Он сидел в углу дивана, откинувшись назад и, полуприкрыв глаза, сделал еще одну глубокую затяжку.
— Ну ладно, я просто подумал, что это странно.
Мисс Сильвер спросила:
— Мистер Фелтон, вы считаете, что мисс Эдриан убил Феликс Брэнд?
Открыв глаза, он направил на нее рассеянный взгляд.
— Не спрашивайте меня. Вам любой это скажет.
Глаза вновь закрылись. Рука с сигаретой свесилась с дивана. Пепел упал на ковер. Сигарета тоже упала. Мисс Сильвер поднялась, подобрала ее и бросила в камин. Она подняла также и спичку. Затем она вновь села и продолжила вязать. Мистер Фелтон крепко спал.
Однако ему не дали возможности спокойно отдохнуть. Воскресный полдень или не воскресный полдень, но инспектор Крисп вновь стоял на пороге. Новости о возвращении мистера Фелтона дошли до него в час дня. Сирил был вынужден подняться и ответить на множество вопросов, что он проделал с крайней рассеянностью и невнимательностью. Он зевал, курил, ерзал на месте. Его постоянно приходилось выводить из состояния задумчивости.
Крисп ничего из него не вытянул.
— Или он хитрей, чем кажется, или он ничего не знает, — сказал он начальнику полиции, приехавшему чуть позже.
Марш задумчиво сказал :
— Ну... он ведь актер...
— Никудышный актер, судя по общим отзывам.
— Никогда не знаешь, вне сцены он может играть лучше, чем на ней. Он не проявлял признаков нервозности?
— Нисколько. Почти все время курил и зевал. Казалось даже, что ему все это безразлично.
Марш насторожился.
— Это неестественно.
— Что именно?
— Он переигрывал. Должен сказать, в Сириле есть больше, чем кажется на первый взгляд. Посудите сами, друг мой, он шантажировал женщину, ее убили ударом камня по голове, и полиция вызвала его на допрос — он должен нервничать. Это не может быть ему безразлично. Безразличие в таких масштабах, как вы описали, просто невозможно. Если оно неискренне, значит, он пускает нам пыль в глаза. Если он пускает пыль в глаза, то что же кроется за этой пылью? Вы не упоминали о шантаже?
— Нет, я подумал, что должен повременить с этим. У нас, безусловно, нет никаких доказательств. Она, должно быть, уничтожила те два письма, о которых упоминала мисс Сильвер. Хелен собиралась выйти замуж, и ей они были ни к чему. Нет, я просто расспросил его о пикнике, о возвращении в дом, об окнах и дверях, спросил, не слышал ли он чего-нибудь ночью.
— И что ему было на это сказать?
— Ничего, что имело бы значение. Он видел, как Феликс Брэнд ушел вместе с мисс Эдриан, и заметил, что тот вернулся один, но не видел, как вернулась мисс Эдриан. Говорит, что на пляже были какие-то плащи и пледы, но он не знает, чьи они, и не помнит, кто занес их в дом. Говорит, что просыпался ночью только один раз, ходил в ванную, а потом опять отправился «прямиком в постель». Говорит, все было тихо, никаких необычных звуков.
— Что значит «необычных»?»
— Я спросил его об этом. Он ответил, что слышал шум моря.
— Значит, он был на ногах где-то примерно между двенадцатью и двумя часами. Знаете, я все думаю об этом ночном посещении ванной комнаты. История такая, что он мог запросто выдумать ее на тот случай, если его слышали. И потом, прямо перед его комнатой есть скрипучая половица. Он в доме совсем недавно, и легко мог наступить на нее, входя или выходя из комнаты. Если так, он, верно, испугался и придумал отговорку, на всякий случай. Что, конечно, является чистой теорией, в которой фактов, на которые мы могли бы опереться, нет ни грамма. Нам нужно откопать факты. А что насчет этого парня Маунта, с которым Хелен Эдриан была помолвлена?
Крисп кивнул.
— Он звонил. Он был по делам в Шотландии и ничего не знал, пока сегодня утром не прочитал в газетах. Расстроен очень, если не сказать больше, но, как я понимаю, приезжать не собирается. Очень много говорил о своих делах и о том, что официально они не были помолвлены. Если спросите меня, я скажу, что он хочет держаться подальше от поднявшейся шумихи. Мы, конечно, не можем его винить — любой бизнесмен не захочет впутываться в дело об убийстве. И вопросов о том, что он был к этому причастен, у нас не возникает. Я послал запрос в Глазго, чтобы проверить его слова о местонахождении, и тут все в порядке. Он зарегистрировался в Центральном отеле в четверг утром, до завтрака, и был там все время. Ее убили между двенадцатью и двумя часами в ночь с четверга на пятницу, так что мистер Маунт не мог этого сделать. Не то чтобы он был первым в списке подозреваемых, но теперь мы можем и вовсе не принимать во внимание его кандидатуру.
Марш сказал:
— Приятно снять с кого-то подозрения. Итак, нам лучше приняться за Сирила Фелтона. Давайте позовем его.
Глава тридцатая
Допрос Сирила Фелтона принес весьма скромные результаты. Относясь к допросам, словно к представлениям, мистер Фелтон на повторной репетиции справился со своей ролью намного лучше. Что сделало описание инспектора звучащим слегка необдуманно. Отсутствие интереса было менее заметно. Зевнул он не более чем один раз, предусмотрительно прикрыв рот рукой и извинившись: «Прошу прощения — большую часть ночи я провел на ногах». Напирая на то, как близко он знал Хелен Эдриан, Сирил Фелтон симулировал приличествующую случаю откровенность.
— Ну, вы знаете, как это бывает, когда встречаешь людей. Несколько лет назад мы участвовали в одном концерте, а потом то и дело встречались, время от времени. Ничего между нами не было, всегда были добрыми друзьями.
Марш сказал:
— Вы были любовниками?
— О, сэр, бросьте!
— Были?
— Нет. Даю вам слово чести, что нет.
Марш подумал, дорого ли стоило его слово чести.
— Какие-либо ссоры с ней?
— Ничего не могу припомнить. У нас не было поводов для ссор.
— А такой незначительный повод, как шантаж?
Сирил выглядел напуганным.
— Не могли бы вы повторить еще раз?
— Я сказал, шантаж, — произнес Марш, наблюдая за ним.
Его глазам предстало вполне добротное воспроизведение стандартной ситуации с несправедливо обвиняемым героем. Легкая дрожь, широко раскрытые от удивления глаза, расправленные плечи, взгляд, преисполненный величественного презрения — все тут было. У него возникло чувство, что Сирил, должно быть, мог бы сделать неплохую карьеру на сцене. Тон, которым он воскликнул «Шантаж!» и впрямь был весьма убедительным.
— Это то, что я сказал.
— Но я не понимаю, о чем вы. Не можете же вы полагать...