этой девочке, которая… Ну, и прочее в том же духе. Сюжет пошлейшей мелодрамы, стиль классического романа.

– Папа хорошо знает признаки жанров, – зло проговорила Кира.

– При чем здесь жанры? – Мама посмотрела на нее так, что Кире захотелось выть волком. – Это должно было случиться. Я знала, понимала… Я сама виновата! Я же видела, что его тоска переходит в отчаяние, в безнадежное уныние, и…

– Мама, хватит анализировать его тонкую душу, – поморщилась Кира. – Если ты в чем и виновата, так только в том, что полностью погрузилась в это болото. Нет, ну это же фарс какой-то, ей-богу!

– Со стороны это выглядит фарсом, я понимаю. Но я-то не в стороне. Это моя жизнь. Она прожита так, как прожита. Другой не будет. А эта – кончена.

Отчаяние, с которым она это произнесла, было таким неподдельным, что Кира насторожилась.

– Что значит кончена? – спросила она.

Мама молчала, глядя перед собою невидящим взглядом.

– Да вернется еще, – неуверенно сказала Кира. – Мало ли он уходил?

– Он собрал все свои рукописи, даже студенческие, – бесцветным голосом проговорила мама. – Раньше и рубашек не брал, уходил в чем был. А теперь – всё до последнего листочка. Он всю свою жизнь у меня отнял и ей отдал.

Она посмотрела на Киру с таким удивлением, точно видела ее впервые. Таким же удивленным взглядом обвела комнату, будто не здесь прошла большая часть ее жизни.

– Ты что? – испуганно спросила Кира.

И вдруг мама упала на пол и закричала. Это было так страшно, что Кира чуть сама рядом с ней не грянулась. Но не грянулась все-таки, а только присела и, схватив ее за плечи, попыталась поднять, посадить, помешать ей биться головой об пол.

– Что я натворила с собой, что?! – кричала мама. – Дочка, милая, прости хоть ты меня!

– Мама! – Кира пыталась перекричать маму, словно это могло ее успокоить. – Что ты говоришь, сама подумай!

– Я же ничего не видела, ничего в жизни! Все мимо меня прошло! – Она села на полу, схватила Киру за руку так, что та поморщилась от боли, и заговорила сбивчиво, лихорадочно: – Из Владивостока уехала – о родителях думать забыла. Позвоню по праздникам, поздравлю – и все. Похоронила их по очереди – как и не было! Скорее к нему – как он там без меня? Ты родилась – другая бы радовалась, ведь ребенок, счастье, а я только и вычисляю: как бы так извернуться, чтобы ребенок от него меня не отвлекал, не мешал бы мне Ленечке драгоценному внимание уделять? Это про собственное родное дитя! Учебу бросила, к работе одно требование – чтоб платили побольше, а то у Ленечки комплексы, что мы без денег сидим, и чтобы без командировок, а то кто ж будет в муженьке жизнерадостность возбуждать, если я по командировкам стану мотаться?.. У меня даже любовника никогда не было! – воскликнула она. – Ни одного, ни самого завалящего! На работе все рассказывают, как про обычное дело, а я только ужасаюсь, как ханжа последняя: да как же это можно мужу изменить?! Доужасалась! Все мимо меня прошло, все! Жизнь как сон.

Эти последние слова она произнесла уже спокойнее. Как будто черту подвела.

– Ну все, все. – Кира вздохнула с осторожным облегчением. Все-таки хорошо, что мама все это из себя выплеснула, хоть и перепугала ее так, что руки дрожат. – И почему ты решила, что жизнь мимо тебя прошла? Тебе пятьдесят лет всего. В наше время это, к твоему сведению, считается молодость.

– При чем здесь время? – Мама улыбнулась жалкой улыбкой. – Для кого-то, может, и молодость. А у меня никаких желаний. Никаких. Растратила я и желания свои, и силы. Впустую, как оказалось.

– Ничего не оказалось, – сердито сказала Кира. – И ничего не впустую. Ты же живая, ну и все у тебя еще будет. Я у тебя есть, в конце концов.

– Ты… – Мама вдруг обняла Киру и, быстро прижав к себе, поцеловала. – Ты у меня только чудом такая выросла.

– Какая – такая? – пожала плечами Кира.

– Свекровь-покойница мне всегда говорила, – не ответив, сказала мама. – Говорила: Лена, ты уничтожаешь для Киры саму возможность нормальной жизни в будущем.

– Ну да! – удивилась Кира. – Бабушка такое говорила?

– Да, – кивнула мама. Она наконец поднялась с пола и пересела на диван. Кира села рядом с ней. – Она считала, ты на меня насмотришься и замуж не захочешь. А если выйдешь, то кучу ошибок наделаешь, потому что я тебя ничему не научила.

«В общем, так оно и есть. Почти так», – подумала Кира.

А вслух сказала:

– Да ну, глупости. Всему ты меня научила. Длугач от моего борща в полном восторге.

О том, что борщ у нее получился только с третьей попытки, когда она приготовила его по специально купленной поваренной книге, потому что просто так, без книги, готовить ничего не умела, Кира благоразумно умолчала. В конце концов, разве мама виновата, что за время своего затянувшегося девичества она научилась только делать омлет по рецепту повара Эскофье, да и то лишь потому, что ей нравилась его изысканная идея, освященная именем Сары Бернар?

– Он тебя не обижает? – вздохнула мама.

– Меня трудно обидеть, – усмехнулась Кира. – Я умею за себя постоять, ты же знаешь.

– Знаю. – Она снова вздохнула. – Но ты слишком бескомпромиссная. Мужчин это раздражает.

– Его не раздражает, – ответила Кира.

На самом деле она не знала, как относится Длугач к бескомпромиссным женщинам. В ее работу он не вмешивался – в этом не было необходимости. А вне работы… Она просто уходила от таких положений, в которых могли бы проявиться ее бескомпромиссность и прочие подобные качества.

– Я сегодня к нему собиралась, – осторожно произнесла она. – Он заболел.

– Иди, Кира, иди. Делай как знаешь. – Мама пригладила растрепавшиеся волосы. – Ничего со мной не случится, не волнуйся. Я себя слишком презираю, чтобы что-то с собой сделать, – невесело усмехнулась она. – Валерьянки выпью и усну. Что мне еще остается?

– Я еще побуду с часок, – сказала Кира. И, чтобы мама не стала возражать, объяснила: – Морс клюквенный сварю. У нас же клюква есть? При гриппе хорошо. В Кофельцах все варили.

Тетя Мария, Федькина мама, говорила, что во время болезни надо пить как можно больше клюк-венного морса. И все ее слушались – осенью запасали клюкву, а потом всю зиму варили больным детям морс. Мария Игнатьевна Кузнецова была детским врачом от бога.

– Не волнуйся, Кира, иди, – повторила мама. – Живи, как тебе надо, на меня не обращай внимания. А морс вон готовый в холодильнике. Мне вчера показалось, папа недомогает как-то, я и сварила… Забери его, пожалуйста.

Когда Кира открыла входную дверь, Длугач вышел из комнаты в прихожую. Он был в спортивных штанах и без майки. Кира увидела, что его голые плечи пылают жаром.

– Ну зачем ты встал? – сказала она. – При температуре надо лежать. А то сердце надсадишь.

– Надсадишь? – усмехнулся он. – Интересно говоришь.

– Это не я – бабушка так говорила.

– Надо было тебе дома сегодня оставаться. Зря я тебя к себе выманил.

– Что я, мышь?

– Почему мышь?

– Это ее из норки выманивают.

– Ну, не выманил – позвал. Не сообразил, что заразный.

– Я маску надену, – улыбнулась Кира.

Она осторожно поставила на пол пакет, в котором была трехлитровая банка с клюквенным морсом, и сняла плащ.

Их с Длугачем жизнь невозможно было назвать ни раздельной, ни совместной. После минской поездки он привез ее в эту квартиру прямо из аэропорта, и весь день, и всю ночь, благо были выходные, они не выбирались из постели. Это было для Киры так непривычно, так тягостно, так болезненно даже и так чрезмерно, что она еле сдерживалась, чтобы не вылететь из кровати пробкой. Но он ее не отпускал, и она