нравились болезненные типы личности: их можно было легко прокачать, ими можно было легко манипулировать, запугивать, подчинять своей воле. Этот штурман Аэрофлота даже какое-то время был в браке, недолгом и несчастливом — но потом развелся, понял, что не сможет сдерживать себя. На него вышли через диссидентов — там было изрядное количество гомосексуалистов, а они — с радостью стучали друг на друга. Конкретно этот ублюдок — помогал вывозить какие-то рукописи, ввозил в СССР новые книги издательства Посев,[134] чтобы потом эти деграданты размножали их на пишущих машинках и первых фотокопировальных аппаратах. С тех рейсов его сняли — объяснив, что родине он сможет послужить и в другом месте, а в Кабуле — удовлетворить свои нездоровые потребности он сможет куда проще, чем в Москве…
Что же касается дуканщика и его брата — те еще фрукты. Младший брат — любовник одного из членов Политбюро ЦК НДПА, он же ему с братом и устроил этот дукан. Заодно — постукивал в ХАД за своего покровителя. КГБ перехватило архивы ХАД, не дало вывезти в Пакистан — большинство агентов конечно было потеряно, но кое-кого удалось пристроить к делу, в том числе и этих. На моральный облик никто не глядел — по количеству источников оценивается работа офицера разведки. Разведке все впору…
Этих — тоже пора убирать. Совсем обнаглели — торгуют наркотиками почти в открытую, младший — один из известнейших сводников Кабула. Говорят, что где-то в новых, построенных советскими строителями микрорайонах находится подпольная порностудия, где снимаются фильмы с мальчиками. Рано или поздно их раскроют — и к этому времени им лучше быть мертвыми. Потому что в отличие от Суваева — они видели полковника в лицо и знают его как своего курирующего офицера…
Надо вытащить этих двоих бездельников из Кандагара. Основная игра сейчас развернется в Кабуле, они нужны ему здесь. Что касается пути проникновения американцев — он сейчас не так важен. Они сами его покажут, если будет достигнута договоренность. К тому же — два преданных, повязанных общими делами и общей кровью телохранителей — будут весьма кстати…
Поглощенный невеселыми мыслями, он едва не упустил Суваева. Только увидев обтянутую синей джинсой спину понял — он.
Хлопнув дверью Волги — бросился догонять…
Суваев — как это всегда и бывало с ним — не шел, он просто парил на Майвандом. Текло его — переполняла необычайная легкость, хотелось нестись вприпрыжку как мальчишка.
Только здесь он был самим собой. Только здесь — были люди, которые не осуждали его, а принимали таким, какой он есть и помогали ему делать то, что он хочет. Только здесь — он был по-настоящему счастлив.
Он вдруг представил, что будет, если про него все узнают. Конечно же… первым делом поберут партийную первичку — он сумел таки вступить в КПСС — и начнут пропесочивать. Он вспомнил последнюю первичку… командира одного из экипажей, Вотинцева, увлекшегося двадцатилетней стюардессой пытались вернуть в родную семью. Его супруга — приперлась надменная, внушительная как аэродромный тягач, гордо неся свои телеса, запакованные в пошитое по размеру платье — в стандартные она не влезала. От нее омерзительно воняло… смесь духов и пота, совершенно невыносимый запах и она никак не могла уместить свою обширную задницу на стуле — та постоянно сползала то на одну, то на другую сторону. Он помнил, как выступала обвинительница… повариха аэропорта… лицо как то чем садятся на крыльцо, чеканные слова обвинений… морально неустойчив… полностью разложился… товарищ… Помнил рожи бедняг, которых заставили заседать в товарищеском суде — одни откровенно сочувствовали, другие — делали на собой усилие, чтобы не заржать как лошади. Третьи завидовали. Но приговор все таки вынесли — советская, посконная, тяжеленная как камень на шее справедливость должна была восторжествовать, вернув блудного мужа в семью к детям и супруге, похожей на чудом выжившего мамонта…
И они хотят, чтобы он окунулся во все это дерьмо. Променял дыхание мальчишки, нежность его кожи, его беззащитную наивность и робость в ожидании, пока взрослый друг откроет ему все тайны любви… как ему когда-то открыл отсидевший сосед по коммуналке…
Нет уж, увольте. Лучше сдохнуть…
Он засмеялся… но смех поему то получился больше похожим на шипение… а во рту вдруг появился такой соленый вкус… как то раз его избили у пивнушки подвыпившие мужики, заподозрив что с ним что-то не так. Тогда у него тоже — был соленый вкус крови на губах и что-то омерзительно саднило в груди. Он почувствовал, как безжалостное афганское солнце печет ему спину и шея, хотел повернуться и посмотреть на солнце — но не смог. Вместо этого — он посмотрел вперед — и увидел, как разбитый, заваленный мусором асфальт стремительно несется ему навстречу…
Он больно ударился лицом об асфальт — и все звезды вспыхнули у него перед глазами…
Движение толпы пронесло полковника Телятникова мимо, никто не увидел пистолет и не понял, что произошло — афганская национальная одежда отличается широкими, ниспадающими на кисти рукавами, а спецпистолет стреляет совершенно бесшумно — ни звука выстрела, ни стука системы автоматики. Специальный поршенек запирает пороховые газы в стреляной гильзе и они не вырываются наружу с грохотом. Движение пронесло полковника мимо, он не сделал ни одного резкого, привлекающего внимания движения, не ускорил и не замедлил шага. А двое афганцев подхватили падающего шурави. Они не заподозрили ничего плохого — был жаркий, солнечный день, солнце пекло сильно, шурави был без головного убора и вполне мог с непривычки получить солнечный удар — тем более если недавно прибыл и не успел акклиматизироваться. Его втащили в близлежащий дукан, хозяин уже нес воду — когда один из афганцев почувствовал рукой влажную теплоту. Поднес руку к глазам — она была в чем-то красном…
Когда закричали — полковник Телятников был уже метрах в тридцати. Его никто не запомнил и даже не попытался остановить…
Примечания
1
религиозная школа
