Такие, как Наденька, приходят и уходят, о ней если кто и вспомнит спустя десяток лет, то лишь потому, что она жила в одно время с Асенковой и была ее соперницей. Кравецкий также отдавал себе отчет: его имя останется в памяти потомков лишь потому, что он холодно, расчетливо и беспощадно преследовал эту самую Асенкову. То есть его слава будет славой Герострата… Но ведь это несправедливо! Никто не будет знать, что Кравецкий с радостью пылко восхвалял бы Варвару Николаевну, однако она некогда отвергла его, не оставив никакой надежды, и пришлось ему обрести эту надежду в лице Надежды Самойловой. Та не обманула ожиданий Кравецкого, не то что Асенкова, которая не понимала, что, отвергая плодовитого и злоязычного театрального критика, очень осложняет себе жизнь. Обычно перед критиками заискивали все актеры и драматурги, их вечно угощали и подпаивали, чтобы расположить к себе, а то и откровенно давали взятки и всячески потакали их капризам. Асенкова была в этом смысле особой совершенно редкостной неуживчивости… А впрочем, нет, Кравецкий мог припомнить еще один случай подобной неуживчивости – правда, ее проявил мужчина, причем не просто актер, а водевилист. Это был Петр Каратыгин, которого весьма донимал своей критикой Михаил Яковлев, сотрудник «Северной пчелы». Сам Петр был весьма миролюбив, однако Яковлев ополчился на его любимого брата, Василия Каратыгина, а этого даже добродушный Петр Андреевич не мог снести. Впрочем, от Яковлева доставалось очень многим актерам, хвалил он только тех, кто его угощал, так что Каратыгин стал защитником общих интересов. И он написал шутку-водевиль под названием «Горе без ума». В этой шутке Михаил Яковлев был представлен в виде некоего Дмитриева-Якушкина, сотрудника газеты «Полярный шмель». Отдан был водевиль знаменитому Дюру на его бенефис. Яковлев знал, что в этот вечер над его головой собирается гроза, но все же явился на спектакль. Приятели, явившиеся с ним для поддержки, собирались шумно освистать новый водевиль. А между тем среди актеров этот спектакль был неким генеральным сражением против общего врага. Дюр исполнил свою роль, как говорят в театре, con amore – с любовью – и мастерски подделался под фигуру и внешность Яковлева: свекольно-красное лицо, походка, прическа, приемы, обычная его синяя венгерка, золотые очки – все было схвачено до малейшей подробности. Появление актера на сцене вызвало общий хохот, и немудрено: как не узнать копию, если оригинал сидит пред глазами! Все обернулись к нему. Из лож на него уставились трубки, лорнеты и монокли, хохот стоял гомерический. Сначала критик пытался держать хорошую мину при плохой игре и аплодировал Дюру, однако вскоре не выдержал и принялся утирать пот платком. Приятели пытались ошикать пьесу, но все было заглушено смехом и аплодисментами. Яковлев бросился наутек, а зрители без малейшего сочувствия кричали ему вслед: «Что, любезный? Хорошо пропарили? Будет с тебя?» Урок пошел Яковлеву впрок: с тех пор тон его статей сделался куда милосердней, а на Каратыгиных он и вовсе остерегался нападать.

Ну что ж, рассуждал теперь Кравецкий, вспоминая тот случай, Яковлев-то хотя бы прославился теперь и вошел в театральные анналы, а он, он, Кравецкий, что должен получить, если прекратит травлю Асенковой? А что он получает теперь? Дурную славу нового Зоила и купленные поцелуи Наденьки Самойловой?

У него испортилось настроение, и он решил поправить его самым верным способом – выпытать у любовницы какую-нибудь новую театральную сплетню, которую потом можно будет хорошенько раздуть в статье.

– Милочка моя, а что за слухи ходят, будто между вами и этой бездарностью Асенковой была какая-то драка? – спросил он нежно.

– Я сто раз говорила, чтобы вы не называли меня милочкой! – вспылила Наденька. – И я не могу вам ничего сказать насчет драки.

– Это почему? – удивился Кравецкий. – Была она или нет?

– Ну, была, – нехотя кивнула Наденька. – То есть…

– И кто ее затеял? – настаивал Кравецкий. – Конечно, Асенкова?

Наденька кивнула, но вяло. Она явно не была расположена к разговору на эту тему, и Кравецкий обиделся.

– Ну вот, – проворчал он. – То вы желаете, чтобы я погубил вашу соперницу, то скрываете ее отвратительные поступки. Вы должны дать мне материал для статьи, слышите, дорогая?

– Этот материал вы не сможете использовать, – твердо ответила Наденька. – Он касается таких людей, о которых даже упоминать опасно.

– Ну, я таких людей не знаю, – пожал плечами Кравецкий. – Нам, журналистам, дозволено все. На нас даже государь император не обижается. Впрочем, он вообще незлобив, поношение своей персоны всегда прощает…

– А на это он может обидеться, – неуступчиво буркнула Наденька.

Кравецкий продолжал спрашивать, однако без толку. Обидевшись, он начал подниматься с кровати, ворча:

– Коли так, вы меня больше не увидите, Надежда Васильевна. Ищите новых восхвалителей вашего таланта! Не сомневаюсь, что вы легко отыщете их с помощью этого господина – как его там – Крутицкого, с которым расплачивались, конечно, той же монетой, что и со мной!

Наденька бурно разрыдалась от обиды. Прежде всего она обиделась на то, что Кравецкий угадал: она расплатилась с чиновником дирекции Императорских театров той же монетой, что и с ним. Но толку с того пока особого не было, кроме постоянных обещаний смести с пути эту Асенкову. Дело сие так и не сдвигалось с мертвой точки: Крутицкий нехотя обмолвился, что у Варвары Николаевны появился при дворе какой-то защитник, который пресекает все попытки преградить ей путь к славе. Возможно, это все же император? Неужели он просто при императрице и зрителях делал вид, что недоволен явным заигрыванием? Тогда Наденька повела себя очень глупо, приняв сторону Раиски и выступив против Вари…

Она испугалась и решила все же открыть Кравецкому истину. Он один может ее защитить, больше некому!

– Ну ладно, – проговорила она с таким выражением, словно каждое слово обжигало ей язык. – Когда отыграли «Эсмеральду» – ну, вы помните, как это было и что выделывала Асенкова на сцене, – и актеры разошлись по уборным, у Варьки сделалась истерика. Ведь император не участвовал в общей овации и даже перестал улыбаться. Она рыдала в своей уборной и проклинала себя за то, что вела себя нескромно, оскорбив государя своей любовью. А ее горничная Раиска стала ее утешать и твердить, что ей нужно только проявить терпение, что нечего отчаиваться, потому что государь не мог поступить иначе при жене, которую он всячески оберегает, стараясь, чтобы до нее не дошли даже отдаленные слухи о его похождениях, а главное – о внебрачных детях.

– Что?! – воскликнул потрясенный Кравецкий. – Какие еще внебрачные дети? Откуда вы это взяли? Вы что, были при этом разговоре?!

– Ну как я могла оказаться в уборной у Асенковой? – обиделась Наденька. – Об этом мне потом уже рассказала Раиска. Ну так вот, Асенкова в ответ на ее слова страшно рассердилась и обвинила ее в клевете. Раиска стала кричать, что ей все известно доподлинно, потому что она служила несколько лет назад у графа Петра Андреевича Клейнмихеля, вернее, у его супруги, Клеопатры Петровны.

Всю свою карьеру он сделал благодаря родству с фрейлиной Варварой Аркадьевной Нелидовой, императорской фавориткой. Родная сестра его жены была замужем за братом Нелидовой, оттого они и вошли в доверие государю. Всем известно, что у графа Клейнмихеля от второго брака пятеро сыновей и три дочери, хотя первая жена разошлась с ним из-за того, что Петр Андреевич оказался бесплодным. Он просто-напросто выручает государя из затруднительных положений! Когда очередная любовница императора оказывается в положении, то графиня Клеопатра Петровна Клейнмихель притворяется беременной: на талию да живот подкладывает подушечки и пояса до тех пор, пока не происходят роды у императорской фаворитки. Тогда и Клеопатра Петровна оповещает о том, что родила, и предъявляет всему свету очередного ребенка, давая ему фамилию мужа. И все в доме, вся прислуга знает, чьи это дети. Клейнмихели всех слуг застращали, однако Раиска не из пугливых. Она из этого дома сбежала и молчала до поры, но правду не скроешь!

– Тут Асенкова, – продолжала рассказывать Наденька, – снова впала в истерику, набросилась на Раиску с кулаками и вытолкала ее, крича, что у нее грязный язык, что она не позволит говорить такого о возлюбленном государе и выгоняет ее взашей со службы. Та выскочила за дверь и налетела на меня. Я как раз проходила мимо, – сочла нужным пояснить Наденька, потупясь, – и слышала последние слова…