мной, я буду вести расследование на том месте, где была найдена Бьянка. Но тебе придётся показать мне это место. У меня даже не было возможности заняться этим раньше.

Орри прищурился:

— Ладно. Тащи своё здоровущее оружие, и мы отправляемся.

Пять минут спустя, с оружием за спиной, Орри и я шли вниз по улице. Тем утром народу было немного. Люди наблюдали за нами из дверных проёмов и узких переулочков, но торопливо бросались по своим делам, как только обнаруживали, что мы их заметили. Длиннохвостые попугаи взмывали с мусорных куч стаями лимонно-лаймового цвета, а змеи грелись на карнизах.

Я смогла вместе с Орри трижды завернуть за угол, перейти через мост над проломом, в который рухнула крыша тоннеля. Наши пути разделились у подножия огромной каменной опоры. Орри повернул налево, я продолжила идти прямо, медленно, стараясь следовать названным им ориентирам.

Наконец я остановилась у входа в подземный переход, который теперь стал не чем иным, как круглой дырой в асфальте. Остов винтовой лестницы вёл в темноту.

Я помедлила, глядя в эту дыру, и постаралась успокоиться. Я чувствовала на себе взгляд Бьянки, притаившейся в бесконечно терпеливом ожидании. Когда этот терпеливый взгляд направлен на вас, он может довести вас до последнего быстрее и надёжнее, чем любая самая страшная угроза, потому что вы знаете: не важно, что вы сделали, она никуда не денется, когда с вами будет покончено, просто останется там же. И притаится в ожидании.

Голые брёвна скрипели и вибрировали под моими ботинками, когда я осторожно спускалась вниз. Камень приглушал звуки, которые раздавались над моей головой, но усиливал скрип проржавевших креплений. Стоял запах гниения. Если вентиляционные каналы и функционировали, то они были засорены. Было жарко, душно и тихо. Кое-где лежали пыль, и отходы продуктов брожения, и множество экскрементов. Мне сдавило горло, и я закашлялась. Я велела себе преодолеть отвращение, но запахи показались только хуже.

Хотя это всё-таки сработало. Почти.

Наконец мои ботинки снова коснулись поверхности. Густые тени и слишком много шелестов и шорохов наполняли тоннели, напоминая мне, что утраченное, тайное, крысы и то, что охотилось на них, — всё ожидало здесь, внизу, вместе со мной. Шевельнулось что-то большое, и я повернулась на каблуках, держа наготове своё оружие. Шаги в темноте удалялись. Я на секунду расслабилась и снова перекинула оружие за спину, но я согнула руки в своих бронированных перчатках, а мой разум настроился на боевую волну. Я была готова сражаться.

Под ступенями чернело пространство. Единственный серый луч освещения пробивался сверху подобно лучу прожектора. Я была начеку, натянута, насторожена. Мне не следовало так поступать. Следовало выбирать другое место встречи. Не следовало спускаться в могилу Бьянки в одиночку.

Но я была не одна. Она находилась за моей спиной. Я чувствовала её дыхание. Оно отдавалось эхом в моих собственных тяжёлых, резких вздохах.

Я отрегулировала манжеты на своей униформе и подняла правую руку так, чтобы загоревшаяся лампочка освещала пространство под лестницей.

Там не было практически ничего, кроме голых камней. Немного грязи забилось по углам, но и мусора было не много. Обитатели Дэзл освобождали свой дом от любых отходов, которые можно было превратить во что-то другое, и растаскивали их.

Камень был подпорчен временем, дерьмом и кровью.

Я выключила свою лампочку.

Мгновенно всё погрузилось в темноту. У меня перехватило дыхание. Оно эхом отдавалось в ушах. Слишком громкое. Слишком тяжёлое. Вдруг я почувствовала, как моё тело от страха обливается потом под бронёй, как и мои ладони в перчатках. Всё это обмундирование не отличалось лёгкостью, однако я была уязвима. Не защищена. Темнота может видеть. Она вползает под кожу, проникает в голову. Дневной свет думает, что видит, темнота знает об этом. Темнота — то, что ты носишь в дыре, которая до сих пор зияет в твоей голове. Она уже живёт внутри тебя, ожидая найти ту небольшую трещинку, которая расширится настолько, что темнота просочится в твой мозг и наполнит тебя до краёв.

Я ничего не видела. Конечно, ничего. И не ожидала увидеть. Я просто хотела находиться там, где они нашли её, чтобы попытаться понять, что она делала здесь. Что это было возможное белое пятно в системе клерков. И вполне разумно предположить, что я проводила здесь время не напрасно. Я могла поджидать здесь Амеранда и, может быть, одновременно отыскать какую-то утраченную часть Бьянки в самой себе. Могла молиться и произносить клятвы о том, чем я дорожу, и начинаю примиряться с понапрасну пролитой кровью и понапрасну потерянными жизнями.

Потом, в мгновение ока, я увидела Бьянку, лежащую у моих ног. В трупном окоченении. Видение появилось и исчезло. Она как-то осела, почти незаметно превратилась в камень. Её деформированная голова склонилась под углом, какой совершенно нереально наблюдать у живого человека, но это позволило прикрыть ужасную рану над правым глазом, а её мутному левому глазу уставиться на меня. Её обнажённые руки покрывали кровоподтёки. Плоть клочьями свисала со сломанных костей. Почерневшая кровь корочками запеклась на губах и на пальцах. Если бы я подняла её голову или коснулась руки, они оказались бы невероятно мягкими и жутко холодными.

Потом всё куда-то пропало.

Я знала, что это было. Галлюцинация. Возникшая из чёрной дыры, связанная с моим стародавним прошлым. Я явилась сюда, желая увидеть Бьянку, и моё извращённое подсознание породило видение. Если оно не соответствовало тому, что я хотела видеть, кого мне было в этом винить?

Но самым ужасным было то, что видеть её, хотя горько и страшно, мёртвой было для меня лучше, чем видеть её живой и невредимой. Я хотела видеть её мёртвой. Не хотела видеть живой. Живой было бы гораздо хуже.

— Полевой командир?

Я вздрогнула и обернулась, пригнувшись, положив руку на ствол оружия. Я была готова пустить его в ход в любую минуту.

В луче слабого серого света, который просачивался сверху, я разглядела Амеранда Жиро. Он шёл с поднятыми руками.

Ошеломлённая, дрожа от облегчения, я бросилась навстречу и обняла его. Медленно его руки сомкнулись у меня за спиной. Какое-то мгновение мы так и простояли. Пока я не вспомнила, что он — не сын, не друг и даже не соларианец, и не отступила.

Только тогда я поняла, что он одет не в форму. На нём была запачканная туника, свободные брюки и старые, изрядно поношенные ботинки.

— С вами всё в порядке? — спросила я. В глубине души я начала перебирать все возможные причины, по которым его могли отлучить от выполнения обязанностей.

— Не знаю, — хрипло прошептал Амеранд. — Они так и не арестовали меня. — Он произнёс это как человек, узревший чудо, из тех, которыми изобилует Ветхий Завет.

— Зачем же вы послали своего отца сказать мне, что вы арестованы?

— Надеялся, вы поймёте, что это значит. Я… Что-то происходит, Тереза. И я не знаю что. Но ни одному из нас небезопасно свободно бродить по улицам.

Он рассказал мне, что случилось, как он оказался свидетелем самоубийства собственного клерка, что сказал Хамад и как его предупредили держать рот на замке. Он вернулся на свой пост, каждую секунду ожидая, что его схватят. Но ничего не произошло. Совсем ничего.

— Я хотел, чтобы люди думали: меня арестовали. — Он раскинул руки. — Если меня даже не допросили, каждому стало бы интересно почему. Все бы поверили, что я в конце концов сдался, перешёл на другую сторону. Меня бы… стали избегать. Я перестал бы вписываться в схему. Больше никто не считал бы меня приличным человеком. Я даже не сумел бы защитить своего отца.

Я кивнула: «Да, ты не похож на того, кто связан с Кровавым родом, хотя единственно по этой понятной причине ты мог бы остаться на свободе после смерти своего клерка».

— Если я исчез на день-другой и просто… вернулся. Я думаю, всё должно выглядеть так, будто меня допросили и оправдали. Надеюсь. Отец ждёт, что в наш дом придут клерки. Если они не появятся в ближайшие пару часов, он тоже собирается ненадолго исчезнуть… — Он пристально смотрел на меня. Я