исстрадался, что больше, чем раньше, появилось людей, ищущих забвения от бед и забот в беседах с аллахом и уповающих на его милость, только байтулинская мечеть была переполнена. Народ толпился даже во дворе. Все эти люди в старой одежде, с печатью страданий на лицах сейчас были наполнены каким-то радостным ожиданием. Правоверные должны были сосредоточенно молиться, повернувшись в сторону Мекки, испрашивать у аллаха милости, покорно полагаясь на его волю. Но сегодня было несколько иначе, чем бывало обычно. Среди молившихся то там, то тут возникали разговоры, не имевшие отношения к аллаху и религии.

— Во всех мечетях они есть.

— И не только в мечетях, даже на улицах и базарных площадях расклеены эти листовки.

— Кто же это сделал? Молодцы, настоящие джигиты!

— Говорят, многих людей за это посадили в тюрьму.

— A-а, к этому нам не привыкать.

— Я полагаю, что все это дело рук известной «шестерки воров».

— У них и в городе есть свои люди…

— Эх, если бы эти шестеро вместо того, чтобы сидеть в своих горах, подошли бы к городским стенам, весь народ поднялся бы им на помощь.

— Тише ты! Услышат…

— У этих проклятых и в мечети свои уши.

Тихие разговоры прервал призыв к окончанию молитвы. Когда люди стали пробираться к дверям, вдруг обнаружилось, что все выходы перекрыты и мечеть окружена вооруженными чериками, которые никого не выпускали. Черики с пулеметами заняли крыши ближайших домов. Могло показаться, что эти пулеметы вот-вот залают, сея смерть. Но люди здесь давно привыкли к подобным выходкам власти, и особенного испуга в толпе не чувствовалось.

— Ну что это такое?! Даже помолиться спокойно не дадут!

— Только сюда с винтовками не залазили!

— Тюрем не хватает, так, видно, и эту мечеть решили переоборудовать в тюрьму.

— Да пусть нас тут всех расстреляют, но от своей веры не отступимся. Мечеть — дом аллаха. Не отдадим его неверным!

Тем временем один из чиновников в сопровождении двух чериков поднялся на помост и сказал:

— Эй, мусульмане! Слушайте, что вам скажут. Нечего зря шуметь, слушайте нас!

— Если надо что-то сообщить народу, зачем на него пулеметы направлять?

— Верно, такие приятные новости, что боятся, как бы мы не взбунтовались, услышав их.

На помост с помощью своих холуев с трудом взобрался Любинди. Всем своим видом он показывал преданность делу ислама.

— Люди! — возвысил голос чиновник. — Сегодня перед вами пожелал выступить сам досточтимый господин Любинди! Выслушаем же его с подобающим вниманием!

— Мы ничего дурного не делали, не бунтовали, зачем окружили дом аллаха своими чериками? Пусть сначала ответит на этот вопрос! А потом, может быть, мы его и послушаем!

— Точно, точно. Что это за власть такая, которая никому не доверяет?

— Спокойствие, братья, спокойствие! — поднял короткую и толстую, как обрубок дерева, руку Любинди. — Я хочу сообщить вам, что в городе все больше и больше становится нарушителей порядка и закона! Только для того, чтобы обезопасить себя и вас от этих зловредных людей, мы вынуждены были захватить с собой чериков. Никаких других целей мы не преследуем, все делается только в интересах общей безопасности, не волнуйтесь, успокойтесь, земляки!

Любинди с особенным ударением произнес слово «земляки». Ему важно было выглядеть в глазах этих простых людей «своим», земляком и единоверцем. Увы, он отчетливо расслышал возгласы в толпе: «Тоже, нашелся землячок!.. Чтоб ты пропал, палач!»

Однако Любинди сделал вид, что ничего такого не слышит.

— Сегодня мы взяли с поличным нескольких гнусных возмутителей порядка. Они расклеивали на стенах домов аллаха — мечетей, на заборах по улицам и площадям гнусные листки с призывами и воззваниями, направленными против законной власти, против самого Шэн Шицая и… (он хотел назвать свое имя, но спохватился — кто-нибудь обязательно донесет, что он ставит себя наравне с «вождем края»)… и других представителей власти…

Любинди говорил с трудом, задыхался, кряхтел, голос у него срывался. Чтобы передохнуть, он достал носовой платок и стал вытирать пот с лица, надсадно откашливаясь. А в толпе тем временем шептались: «Чтоб ты захлебнулся своей слюной, негодяй!», «Он же ничего делать не может, не притворяясь, и кашляет нарочно. Кто поверит словам этого предателя?!»

— Вы не должны давать веры тем, кто распространяет ложь и клевету, — продолжал Любинди. — Недолго им осталось вершить свои черные делишки. Уже совсем скоро мы уничтожим «шестерку воров», которая прячется в горах. И их сторонники в городе тоже будут разоблачены и арестованы. На что они надеются? Неужели кто-нибудь всерьез думает, что несколько воришек смогут противостоять великой державе?! Тот, кто им поверит и последует за ними, последний глупец и негодяй, отрекшийся от бога. Пусть подобные дураки пеняют на себя! Я за их жизнь ничего не дам!

Любинди болтал долго. Он и угрожал, и подслащивал свою речь увещеваниями, уговорами, обещаниями, снова переходил к угрозам и устрашениям. Закончил он речь так:

— Тот, кто станет поддерживать бунтовщиков, читать их паршивые листки и передавать их содержание другим, будет наказан примерно и жестоко. И не только он сам. Мы накажем и его близких, родных, знакомых, друзей, соседей, вам понятно? Очень жестоко накажем! И еще одно: ахуны, все почтенные и уважаемые люди обязаны следить за порядком и докладывать нам о лицах, которые нарушают этот порядок. В противном случае и им тоже не поздоровится — это мое последнее предупреждение!..

Усевшись в черный свой «форд», Любинди уехал. Черики, окружавшие мечеть, построившись в колонну, отправились вслед за ним.

Слова Любинди разошлись по всему городу, на что он и рассчитывал. Но он не рассчитывал, что в передаче этих слов будет звучать злая, издевательская насмешка и над ним самим, и над его чериками.

Многие солдаты, добравшись до казармы, обнаружили в своих карманах неизвестно каким образом попавшие в них те самые листовки, которые поносили Любинди.

Прослушав в мечети речь Любинди, Рахимджан и Касымджан встретились, как условились заранее, в одной из харчевен. Так как была пятница, харчевня буквально кишела людьми. Но хозяин, хорошо знавший гостей, освободил для них отдельный кабинет.

— Ну и как тебе речь Любинди? — с улыбкой спросил Рахимджан, беря в руки расписную пиалу с горячим чаем.

— Ты видишь — народ сейчас подобен остро отточенной сабле! Самое время сейчас. Нельзя более откладывать сроки вооруженного восстания. Нельзя! Иначе мы сами притупим лезвие этой сабли!.. — сказал Касымджан.

— Я с тобой целиком согласен…

Хотя они ничего не заказывали, кроме чая, но хозяин неожиданно зашел с подносом, на котором стояла бутылка водки и закуска, и громко сказал:

— Имейте в виду: я в долг отпускать не буду, если денег нет, то лучше сразу уходите, вон сколько людей дожидается, — и, кивнув головой в сторону соседней кабины, шепнул: «Там два шпика…»

Касымджан ответил тоже громко:

— Не бойся, друг, заплатим, разве ты нас не знаешь? Мы когда-нибудь, тебя подводили, а?

— Сейчас наше время, гуляй себе! Отец наш Шэн Шицай о нашем благоденствии сам печется! На, держи, сразу уплачу, чтобы ты не волновался, — еще громче поддержал игру Рахимджан.

Товарищи поочередно во весь голос произносили тосты в честь Шэн-дубаня, Любинди, за здоровье друг друга и своих родных, уговаривали один другого больше пить, сами же, разлив водку по бокалам, затем выплескивали ее на пол. Соседи — сыщики в это время тоже поочередно заходили в их кабинет, один попросил прикурить, другой закурить. И тот и другой внимательно запоминающе разглядывали их. Второй,