Они вернулись в Маймене поздно вечером. Расположились возле временного аэродрома; там уже стояли два десантных взвода на БТРах, потом подкатила и афганская артбатарея. Задымила походная кухня, и наконец-то им отдали почту. Семенов смотрел на взволнованный почерк матери, вчитывался и не мог представить, как это — плачет отец?! Мать дальше писала: «Ну вот, сыночек, мы и серебряную свадьбу отпраздновали!..» Семенов продолжал есть из побитого котелка горячую гречку с тушенкой, но видел перед собою оставленный гостями праздничный стол: куски торта на широком, округлом блюде, кофейные чашки — такие полупрозрачные, словно бумажные, с голубыми летящими бригантинами, — и отца, своего отца, одиноко сидящего. Семенов видел широкий затылок, нелепый ежик волос, седину... даже обвисшие щеки и заостренный подбородок отца он мог представить, но слезы?.. Посыльный сказал, что Семенова срочно требует к себе командир батареи; а еще передал, ухмыляясь ехидно, чтобы сержант захватил с собою шелковую веревку и кусочек мыла. «Пусть сам вешается, — ответил Семенов. — И ты с ним на пару, щегол! Вам еще долго служить, а мне осталось сто дней...»
Комбат восседал на складном стульчике под масксетью, натянутой специально между бортами машин. Даже в полутьме Семенов почувствовал, как пышут здоровьем багровые щеки комбата и наголо остриженный череп, На складном же артиллерийском столике неярко светила блестящая японская керосинка, над которой вился рой мошкары. Чуть поодаль стоял чайник, пустая банка из-под сардин, с краю лежала свернутая вчетверо карта.
Комбат звучно отхлебывал горячий зеленый чай из алюминиевой кружки. Рядом стоял офицер в полевой новенькой форме — серьезный, подтянутый. Комбат даже не взглянул на Семенова, когда тот поднырнул под масксеть и доложил по всей форме: дескать, явился по вашему приказанию. Зато старлей выставил вперед подрубленный подбородок и громко сказал: «Вот он!.. Тот самый сержант!» И только тогда комбат повернулся лицом. «Ну что, Семенов, — так начел он, — я смотрю, ты окончательно оборзел?.. Десять суток ареста, понял?! — Семенов молчал. — Понял, я спрашиваю?» — «Так точно!» — «Но после того, как вернемся в лагерь... А пока отстраняю тебя от должности командира расчета; с сегодняшнего дня ты — рядовой, понял?» — «Так точно!» — «Машину передашь Прохнину, а потом подумаем, что с тобой делать. Иди... да, напиши объяснительную и отдай командиру взвода, прапорщику Скворцову, иди!»
Сержант удалился. Над рядами машин, бронетранспортеров, орудий уже светила звездами ночь, умолкал обычный раскатистый шум привала: негромкий солдатский говор, звяканье ложек и котелков, случайные отголоски гитары... Санька сказал: «Ничего, прорвемся». Они вместе лежали на тенте транспортного «Урала» и смотрели в звездное небо. «Да, ты прав: сейчас главное — выбраться отсюда, — согласился Семенов, — а там уж...» И снова стали мечтать о доме, о том, как заживут на гражданке. Саня хотел жениться, его подруга ждала. «Женюсь, заведу семью — и забуду все к черту!» А Семенов стал рассказывать ему про Маринку, как они с ней однажды попали под дождь, бежали босыми по площади, а потом стояли на крыльце его школы и целовались... Но вот послышались выстрелы. Один за другим — эти всасывающие шипения ракетниц, — небо осветилось огнями. И послышались крики: «Ура. Ура-а!»
Семенов и Санька соскочили было на землю, схватившись за автоматы, но потом поняли все — это лихая пехота начала праздновать «сто дней до приказа».
«Слушай, сегодня же точно — сто дней! — выкрикнул Сашка и тряханул Семенова за плечо. — Давай и мы поддадим жару!» — «А что, это надо...» И они принялись палить в небо трассерами. Санька даже сбегал к своей машине и принес пару сигнальных ракет... Фейерверк продолжался не менее четверти часа, и, когда уже стал угасать, впереди центрального ряда пронзительно заголосили сигналы машин и дневальные наперебой закричали, объявляя общее построение.
В свете фар перед строем застыла мрачная, приземистая фигура самого командира дивизии, полковника Степанова; он командовал всей операцией. Рядом стояли еще несколько офицеров, среди них и тот самый старлей, и комбат, и личный телохранитель командира дивизии — высокий, широкоплечий прапорщик. Полковник совсем не громко сказал: «Вы что, одурели?» — но всем было слышно, даже на флангах, хотя в строю стояло не менее тысячи человек. Откуда-то из темноты вытолкнули испуганного бойца в серой форме афганской армии. На голове бойца белели бинты. «Вот, смотрите, — сказал полковник, — вот это не вашей совести...» По строю прошла робкая волна смеха. Оказалось, что одна из осветительных ракет, падая обратно на землю, угодила бойцу прямо в голову, — и это было на их совести...
Было уже далеко за полночь, а за два часа до рассвета колонна бронетранспортеров, машин с зажженными фарами медленно проследовала по тихим улочкам Маймене и направилась к подножиям округлых песчаных гор.
Позади остались последние уступы сыпучего склона, сержант Семенов перебрался через невысокую насыпь, углубился в тенистый запущенный сад и теперь, озираясь по сторонам, торопливо срывал с ветвей и совал за пазуху подернутые нежно-белесым налетом переспелые сливы. И тут он услышал сначала далекий, но все нарастающий и вот пророкотавший прямо над головой шум вертолета. Сквозь просветы в листве промелькнула тяжелая тень пузатого корпуса и унеслась в сторону развернувшейся по полям артбатареи.
Фронт батареи представлял собой дугу, протяженностью сто пятьдесят — двести метров. Шесть реактивных установок стояли на одинаковом расстоянии друг от друга в полной готовности к залпу. Обгоревшие добела пакетно-сорокаствольные коробки были приподняты и развернуты под углом к пыльным кабинам «Уралов», на дверцах которых пестрели размашистые красные звезды, Машины стояли поперек фронтальной дуги, параллельно, отвечая яркому предзакатному солнцу одинаковым блеском механических узлов и деталей. И в каждом из двухсот сорока стволов батареи ждало своего стартового импульса двухметровое, стокилограммовое тело снаряда — это были шесть первоклассных в своем всесокрушающем, уничтожительном совершенстве стальных творений, сочетающих в себе последние достижения механики, оптики, электроники.
Возле каждой машины валялся на земле свернутый тент, чуть подальше был выкопан неглубокий, короткий окоп, называемый капониром; от пакета стволов спускались изогнутые кронштейны прицельных устройств, напротив которых были выставлены на треногах артиллерийские коллиматоры.
Там, где должен быть центр дуги, на одинаковом приблизительно расстоянии от каждой машины, так же виднелась тренога, на которой закреплялась угломерно-компасная буссоль, а рядом располагались складные стульчик и стол с планшетом и картами: здесь было место СОБа — старшего офицера батареи. Но вот уж два месяца, как он с желтухой отправлен в Союз, замены не было — обязанности старшего офицера батареи временно исполнял прапорщик Скворцов. Позади треноги и столика был выкопан специальный окоп, где постоянно дежурил на рации один из связистов.
Вертолет завис над огневой и начал снижаться. Из-под машин повысовывались солдаты, помятые, разомлевшие, скорее лишь из любопытства следившие за тем, что повлечет за собой столь неожиданное явление. Вертолет коснулся земли с правого крыла батареи, как раз в нескольких метрах от первой машины, грузно осел на шасси, длинные лопасти винтов его постепенно прекратили вращение и, прогнувшись, обвисли. Распахнулась округлая дверца, из которой тут же выпала двух-трехступенчатая подножка, и вот появилась высоченная, коренастая фигура прапорщика-телохранителя, а за нею — и сам командир дивизии. Он был невысокого роста и полон, однако подвижен, одет в просторный, рыжеватого цвета маскировочный костюм без знаков отличия, лишь на голове у него была пилотка с офицерской кокардой.
Не оборачиваясь к свите из нескольких офицеров, которые один за другим выпрыгивали на землю, он осмотрелся, сказал что-то прапорщику и быстрым шагом направился к боевым машинам.
Батар-рея!.. С другого крыла дуги громыхнул голос прапорщика Скворцова. Он вынырнул из-за шестой установки, замер как вкопанный, а затем, словно отпущенная пружина, — понесся к своему месту СОБа, спотыкаясь на рытвинах и придерживая на бегу то кобуру, то полевую сумку. Огневая позиция мгновенно ожила: из-под машин выбирались солдаты, торопливо надевали на себя каски, ремни, разбирали оружие и бежали со всех сторон строиться.
«Батар-рея!..- теперь Скворцов прокричал уже перед строем. — Р-райсь! Смир-равнение на!..» Правая ладонь Скворцова воткнулась в висок, левая прижалась к полевой сумке. Он попытался изобразить на пахоте некоторое подобие строевого шага и замер наконец перед командиром дивизии.
— Товарищ полковник! Реактивная батарея заняла огневую позицию, согласно...
