землю передним копытом, будто намерен бросить вызов пока не появившемуся противнику. Затем, через дверь, предназначенную для этой цели, входит tauriro, весь в белом, держа плащ в одной руке и обоюдоострый узкий меч в другой. Бык не отводит от него взора и, дико глядя, медленно движется к нему; потом постепенно прибавляет шаг, пока не приблизится к tauriro на расстояние примерно в двадцать ярдов; тогда рывком бросается на него всей своей мощью. Tauriro, зная по частому опыту, что ему следует быть осмотрительным, ускользает вбок, когда бык уже перед ним; набросив свой плащ на рога, он наносит быку удар или два, всегда целясь в шею, где есть особое место, поразив которое, как он знает, быка легко повергнуть наземь. Я сам наблюдал истинность этого опыта, проведенного на одном из быков, который получил не более одной раны, которая, придясь в роковое место, столь его ошеломила, что он совершенно оцепенел, а кровь текла из раны, пока, после страшного содрогания, он не пал мертвым.
Но так редко происходит, и бедное животное чаще получает много ран от бесчисленных дротов, прежде чем умрет. Однако когда оно чувствует свежую рану от дрота, копья или меча, его ярость получает от нее прибавление, и бык преследует tauriro с возросшей злобой и свирепостью. И столь же часто, как он бросается на противника, tauriro старается, со всей своей ловкостью, избежать рогов и завоевать пристальное внимание животного новой раной.
Иные из этих быков играют свою роль куда лучше прочих; но лучшие должны умереть. Ибо когда они ведут себя со всей возможной и похвальной свирепостью, ежели tauriro выбился из сил и не сумел произвести убиение, то на быка спускают собак, подрезают поджилки и всего утыкивают дротами, покуда, с потерей крови, он не положит конец их жестокости.
Когда бык умирает, человек выводит двух мулов, убранных колокольчиками и перьями, и, закрепив веревку вокруг рогов, утаскивает быка под крики и одобрительные возгласы зрителей, как будто неверных из-под Сеуты.
Я почти забыл другую, весьма нередкую часть варварского удовольствия от этого развлечения. Tauriro иногда втыкает одно из копий глубоко в землю, наискось, но направив как можно точнее в грудь быка; потом, показавшись быку, прямо перед острием копья, когда тот начинает свой разбег к tauriro — который, как меня заверили, всегда закрывает глаза, — tauriro отступает вбок, и бедное животное со всей яростью часто накалывает себя, а иногда ломает копье в груди и бегает с обломком, пока тот не выпадет.
Этот tauriro считался одним из лучших в Испании; и действительно, я видел, как он вскакивал на спину одного из быков и ехал на оном, нанося удары, пока не утомил его совсем. Тогда, спешившись, он убил его с большой легкостью и к восторгу публики, ибо разнообразность жестокости, равно как и ловкость, вызывают у нее радость.
Праздник завершился, говорит Карлтон, великолепным зрелищем, когда молодой дворянин по имени Педро Ортега, верхом на отличной лошади, сразился с быком в старом стиле. Интересно, что этот бой 1708 года был явно спектаклем одного актера; любопытно также, что современные эксперты отказались бы признать, будто пеший человек способен убить быка, пока шейные мускулы животного не ослабит бодание лошади, хотя в восемнадцатом столетии это, как следует из рассказа Карлтона, проделывали с легкостью.
К тому времени, когда преподобный Джозеф Таунсенд, автор «Путешествия по Испании», посетил бои быков в Аранхуэсе в 1786 году, ритуал уже устоялся, и Таунсенд мог бы описывать современное зрелище; впрочем, быки раньше были огромными и свирепыми. Picadores, banderilleros и matador выступали друг за другом, и время, выделенное на убийство каждого быка, было таким же, как ныне: двадцать минут. «Однажды утром я видел, как убили тринадцать лошадей; но иногда бывало и много больше», — писал Таунсенд. Конечно, в королевском городе Аранхуэсе он видел лучшие из боев и, без сомнения, выступавшие с отличием закончили королевскую школу матадоров. В глухих деревнях и городках, однако, можно было увидеть странные зрелища. Джон Макдональд, написавший «Мемуары слуги восемнадцатого века», был в Кадисе со своим хозяином в 1778 году и видел бабуина, привязанного к столбу в центре арены. «Иногда он [бык] бегает за обезьяной, и тогда поднимается всеобщий смех». Умный и наблюдательный немец Фридрих Авгусгус Фишер рассказывает в «Поездках по Испании», что видел быков, которых травили на площади в Бильбао в 1797 году. Сначала животное атаковали пиками, вилами и палками, толпа при этом кричала: «Los perros!»[87] Потом на него спустили бульдогов. Собаки привели быка в ярость, и он стал прыгать по арене, а псы висели на нем и не отпускали, пока восемь сильных мужчин не повалили быка; очевидно, это был молодой бык, не того уровня, что наблюдали Карлтон и Таунсенд. Так затравили шесть или семь быков под дробь барабана, рассказывает Фишер.
Среди тех, кто посещал бои быков, проводившиеся в Кадисе в июне 1793 года, был и Нельсон. Он приехал как официальный гость с офицерами шести британских линейных кораблей. Это были хорошие бои: пять лошадей выпотрошили, два человека сильно пострадали от рогов. Нельсон, вроде бы привычный к виду крови, ощутил позыв к тошноте и усомнился, сможет ли высидеть до конца, но все же выдержал. Он писал своей жене, что не отказался бы увидеть, как зрителей поднимают на рога. Когда бои закончились, Нельсон и его офицеры вернулись на свои корабли, не подозревая о реальном значении и красоте зрелища, которое увидели, ибо в обычной глуповатой британской манере они признавались, что «сочувствовали быкам и лошадям».
§ 8 Среди величайших достопримечательностей Севильи — «Архивы Индий» и библиотека, где книги, принадлежавшие Колумбу и им откомментированные — он был великим писателем на полях, — содержатся в стеклянных шкафах.
Меня отвела туда американка-профессор, которая сказала, что проработала в архивах много лет. Больше тридцати тысяч документов, относящихся к открытию Америки и испанским колониям, хранятся в этом здании.
Мне показали автографы Америго Веспуччи, Кортеса, Писарро, Магеллана и — самое интересное из всех — письмо Сервантеса с просьбой предоставить ему работу в Америке! Письмо написано в Севилье в 1590 году, когда Сервантесу было сорок три года, и он провел годы за тяжелейшей и скучнейшей работой, помогая снабжать провиантом Армаду, а после ее поражения — занимаясь поставкой продовольствия на галеры. Поперек петиции чиновник Совета по делам Индий написал: «Пусть подыщет что-нибудь поближе к дому». Интересно, появился бы «Дон Кихот», если бы Сервантес уехал в Америку? Печальная мысль: великий Сервантес мог сойти в могилу усердным клерком в министерстве по распределению государственных средств Колумбии!
Мы перешли в Biblioteca Colombina[88] расположенную в старом здании позади собора, выходящем во Дворик апельсиновых деревьев. Здесь, в длинной, разлинованной книгами комнате, мы подошли к книжному шкафу со стеклянной передней стенкой, и для нас его открыли. К моему удивлению и даже замешательству, ибо столь бесценные сокровища не следует трогать руками, книги, принадлежавшие Колумбу — их всего около десятка, — дали мне в руки. Они на латыни или испанском: Марко Поло, «Жизнеописания» Плутарха, трагедии Сенеки, «Естественная история» Плиния Старшего, отпечатанная в Венеции в 1489 году, и «Imago Mundi» кардинала Пьера д’Айи, в которых Колумб сделал множество пометок на полях. Только впоследствии человек может оценить подобный опыт. В тот момент я с трудом мог поверить, что старинные побуревшие слова на полях книги действительно написаны Христофором Колумбом; я оказался неподготовленным к такому откровению, поскольку представлял себе Колумба на палубе «Санта-Марии», вглядывающимся в туман и бурю — и никогда мирно сидящим дома и читающим Плутарха.
Я открыл книгу и увидел написанный Колумбом удивительный шифр:
.S.
S. A. S.
X M Y
Под этими загадочными буквами он обычно писал свое имя, а иногда «х. р. о. Ferens» или просто «El Almirante». «Эта подпись стала одной из любимых игр для охотников за тайнами, — пишет Сальвадор де
