Художник Нахум Гутман описал в своих воспоминаниях центр Иерусалима: 'Улица была оживленной... Рядом с арабским кафе прямо на улице стояли стулья. Между посетителями почти с цирковой осторожностью проходили ослы и верблюды‚ глядя на них своими красивыми глазами и наклоняя головы то вправо‚ то влево‚ словно кланяясь... По этой же улице шествовал мой учитель профессор Шац‚ выпятив широкую грудь‚ на которую спускалась густая борода... Как обычно‚ у него из–за пояса торчал дамасский кинжал‚ на голове красовалась красная турецкая феска или английский пробковый шлем. При его появлении арабы вскакивали со своих низких стульчиков... и расчищали профессору путь‚ всем своим видом выказывая почтение... Он заполнял улицу от края до края – громким голосом‚ уверенными шагами‚ всей своей импозантной фигурой в развевающейся по ветру блестящей шелковой накидке... Он всегда шагал посреди улицы‚ приветливо кивая в обе стороны. Я видел перед собой человека‚ который нашел в жизни свое место и знает‚ чего он хочет'.

Борис /Залман Дов/ Шац родился в России‚ в Ковенской губернии‚ учился в Европе‚ был учеником скульптора Марка Антокольского‚ создал Королевскую академию художеств в Болгарии‚ в 1906 году приехал на эту землю. Шац основал в Иерусалиме художественно–промышленную школу 'Бецалель'‚ открытие которой состоялось тринадцатого мая 1906 года. Бецалель – это библейское имя‚ означающее 'под сенью Всевышнего'. Бецалель из колена Иегуды – скульптор‚ мастер резьбы по камню‚ дереву и металлу‚ по обработке драгоценных камней – во времена скитаний по пустыне руководил строительством Скинии‚ передвижного святилища‚ изготовлением Ковчега Завета и священной утвари. Когда очередной ученик поступал в школу‚ профессор Шац клал руку ему на плечо и говорил: 'Несколько лет ты будешь учиться‚ затем женишься‚ родишь сына и дашь ему имя в Израиле – Бецалель'. Так оно и случалось: всех первенцев‚ которые рождались у учеников этой школы‚ непременно называли Бецалель – 'под сенью Всевышнего'.

Нахум Гутман писал: 'Шац посетил Америку и был захвачен стремительным темпом‚ размахом ее жизни. Его очаровали кино и граммофон. Когда он вернулся‚ Иерусалим – с его разбросанными по скалистым склонам домиками и пасущимися овцами – показался ему маленьким и незначительным. Он зажмурился на мгновение‚ словно желал прогнать видение. Потому что в его сердце горела любовь к Иерусалиму‚ и это пламя невозможно было погасить. Превыше всего – Иерусалим. Все силы души и тела 'Бецалелю'‚ ибо школа – ключ к национальному возрождению'.

В 'Бецалеле' был музей‚ художественная школа‚ ювелирная и ковровая мастерские. В ювелирной мастерской учились‚ в основном‚ выходцы из Йемена‚ в ковровой мастерской – девушки‚ но самая разношерстная публика собралась в художественной школе. Там были ученики со всех концов света: из Австро–Венгрии‚ Сербии и Болгарии‚ Германии и Румынии‚ Греции‚ Америки‚ Йемена. Из России приезжали 'юноши с пышными шевелюрами и в пенсне... Их тяжелые пальто быстро линяли под жарким солнцем‚ подошвы ботинок истирались о камни иерусалимских улиц... Мы жили по пять–шесть человек в комнате‚ дружно и весело‚ и если чувствовали голод‚ то вовсе не считали такое состояние зазорным – наоборот: общая жизнь впроголодь еще более сплачивала нас. Всё‚ что у нас имелось‚ принадлежало всем. Пара ботинок служила каждому‚ кому была по ноге'.

Среди учеников 'Бецалеля' выделялся юноша из Белоруссии по фамилии Бриллиант‚ вегетарианец и пылкий последователь Л.Толстого. По вечерам он вставал на кровати и возглашал: 'Мы не желаем рисовать несчастных евреев у Стены Плача! Мы хотим рисовать красивых людей! Человек красив‚ его тело прекрасно! Тело еврея состоит из костей и мышц‚ следовательно‚ оно тоже прекрасно!' Учился в 'Бецалеле' Ури Цивони‚ сын кантора из Литвы‚ рыжеволосый‚ вспыльчивый и горячий. Когда корабль отплывал из Одессы‚ Цивони встал на палубе и громко запел: 'Еще не пропала надежда народа‚ она не угасла за двадцать веков...' Корабль остановили‚ нарушителя отвели в полицейский участок. Был среди учеников молодой революционер‚ бежавший из сибирской ссылки; был журналист‚ учащийся иешивы‚ закройщик мужской одежды из Нью–Йорка‚ а также еврей из Салоник‚ который не понимал этих 'русских': они не знали иврита‚ еврейских законов и обычаев и постоянно спорили о социализме. Когда еврею из Салоник становилось невмоготу‚ он обращался лицом к востоку и начинал горячо молиться. 'О чем ты молишься?' – спрашивали его. И он отвечал: 'Чтобы уже пришел избавитель–Мессия'.

Нахум Гутман вспоминал: 'Бывало‚ сидели мы‚ несколько учеников‚ и рисовали заросший колючками пустырь недалеко от армянского монастыря... Мы проводили долгие часы вместе‚ углубившись в себя‚ и это было удивительно и прекрасно – наслаждаться уединением‚ зная‚ что рядом с тобой товарищи. В полдень мы уходили в поле собирать съедобные дикие травы и корешки‚ которые затем относили на кухню. Дежурный по кухне варил овощной суп‚ а мы в ожидании обеда стучали ложками по металлическим тарелкам... Еще долгое время после возвращения наши пальто хранили собранное за день тепло‚ глаза были воспалены от солнца‚ веки слипались‚ нос алел‚ как помидор. Но на лицах блуждали одинаковые улыбки‚ говорящие о том‚ что мы знаем о тайне‚ объединяющей нас всех... Нас объединяло стремление к единой цели: укорениться в этом диком‚ запущенном краю‚ сделать его своим‚ 'присвоить' его взглядом'.