Добровольцы принялись вовсю распиливать ель, примерно над  лопатками пленника. Григорий больше испугался, что его перепилят вместе со стволом, и он горячо попросил их не торопиться.

 - Тише черти. – Радуясь, что смерть опять упала мимо, приговаривал он. - Не перепилите меня, как потом склеите?

 Бригадир накануне довёл норму выработки, восемь кубометров в смену на человека. 

 - Дерево нужно свалить с корня, обрубить сучья, собрать их в кучу, раскряжевать хлыст на шестиметровые отрезки и собрать нарезанные бревна в кучи для конной трелёвки. - Инструктировал он поникших подчинённых.

 В случае повала в труднодоступных местах, где лошади трудно или невозможно вытащить бревна, трелевка проводилась вручную. Десяток человек поднимали его на плечи и вытаскивали на дорогу. Кубометры были не простые, а умноженные в полтора раза и назывались фестметры, то есть кубометры плотной древесины.  Выходило, что для выполнения нормы требовалось выдать четырнадцать кубов складочного объёма  готовой древесины.

 - Хрен ты столько нарубишь. – Матерился Григорий. - Даже Стаханов, верно, не справился бы…

 Всем объявили также, что тем, кто выполнит норму менее чем на двадцать пять процентов, не полагается обеда и ужина, а только триста грамм хлеба и кипяток.

 - Разве на таком пайке можно выжить? – растерянно спрашивал окружающих Куликов.

 В первые дни все старались изо всех сил, но выполнение вряд ли превышало пятнадцать-двадцать процентов, да и то записывалось бригадиром на счет его помощников уркаганов. Бригада со второго же дня была посажена на штрафной паёк. Триста грамм хлеба и десятичасовой рабочий день, не считая пешей дороги. Получились результаты, которых и следовало ожидать. Через месяц Григорий отощал, есть хотелось постоянно.

 - Надо научиться валить лес. - Думал он, житель приазовских степей, где с ним негусто, а что уж говорить о других зэках, тяжелее канцелярской ручки ничего не державшим. - Тогда выполним норму, хотя бы кормить станут!

 Списочный состав третьего лагпункта насчитывал триста человек. Из этого числа более пятидесяти составляли «придурки», всякая обслуга, типа поваров, писарей, дневальных и администрации из заключённых.

 - Стало быть, на общих работах, то есть на повале, трелёвке и прочем, трудится около двухсот рабочих. – Прикидывал педантичный Куликов.

 - А норму дают на триста. – Хмуро заметил Григорий. – Поэтому пайка такая скудная.

 - К тому же явно воруют.

 Смертность превышала девятьсот человек в год, причём это не лагерь смерти, как на Колыме. Ведь всё шло под красивые лозунги тех времен, типа искупления вины работой.

 - От такой кормёжки, протянешь быстро ножки! – Шутили имеющие силы. - Какое там перевоспитание, сплошное вымирание…

 Ельник, в который впервые привели бригаду, оказался специальной делянкой для начинающих. Через недельку направили в настоящий сосновый бор, впрочем, на выполнении плана это не сказалось.

 - Больше я не смогу так жить! – начал канючить врач. – Нужно устраиваться по специальности.

 Через неделю работы на новой делянке отношения между блатным бригадиром и бригадой начали осложняться, и он решил укрепить дисциплину.

 - «Политические» совсем разленились. – Блатарь сделал единственный вывод.

 Бригадир, в сопровождении двух подручных, однажды подошёл к  соседям, работавшим справа от Григория.  Разговор ему слышен не был, но после краткого обмена несколькими фразами «блатной» наотмашь отхлестал обоих бывших интеллигентов по щекам, в то время как здоровые и сытые телохранители стояли по сторонам наготове.

 - Если не выполните план, убью! – пригрозил потомственный урка и неторопливо направился в сторону Шелехова.

 Мысли того работали лихорадочно и чётко. Как только бригадир подошел достаточно близко, он негромко сказал ему:

 - Проходи! – Григорий слегка приподнял топор. - Проходи сразу дальше. Я ищо не совсем дошёл, силы хватит…

 - Тю, сдурел!

 - Ежли тронешь хучь пальцем,  зарублю сзади. Не сегодня, так завтра.

 - Завтра ты не так запоёшь!

 - Иди! Иди!

 Бригадир посмотрел на него и понял, что точно зарубит. Наверное, потому, что Григорий был сам в этом вполне уверен. Ведь, всем известно, что за убийство лагерника, заключённым  положена добавка к сроку всего два года. А что такое два года, если впереди девять? Поэтому пожилой рецидивист поверил  подчинённому и предпочёл не рисковать, но сделал вид, что его тут нет. Просто прошёл дальше, бросив на ходу презрительное слово:

 - Не дошёл, так доведём…

 - Пошёл ты сам! – Григория била крупная дрожь. - Знаешь куда…

 Так Григорий заработал свой первый карцер, опять же не последний.

 Когда уставшая бригада на обратном пути подошла к проходной, ленивый охранник спросил у бригадира:

 - Кого? – За нарушение трудовой дисциплины он мог наказать любого зэка.

 - Шелехова. – Ответил злопамятный блатарь.

 - Шелехов останься! – Скомандовал упитанный сержант. - Отправляешься в карцер.

 Григория тут же доставили в «кондей». Это был небольшой бревенчатый домик, расположенный за зоной. Вместо потолка, хаотично набросанные круглые жерди, с просветами, крыши не было, только одни стропила. Печь не топилась, дубарь стоял неимоверный. В зависимости от тяжести проступка в карцер сажали с выводом на работу и без вывода. В качестве особого наказания раздевали до белья, в этом смысле Григорию повезло. Крики тех, кто сидел без вывода, да ещё раздетыми, когда зэки возвращались с работы, были слышны издалека:

 - Что же вы делаете сукины дети? – Криком оказывается тоже можно согреться.  - Будьте вы прокляты живодёры!

Пасмурным утром первого февраля 1938 года на «Ближней даче» в Кунцево, за скромно сервированным столиком, в глубоких креслах, сидели два человека средних лет. Один из них, невысокого роста плотный живчик, с маленькими, глубоко посаженными глазками громко рассмеялся шутке собеседника:

 - Ой, не могу!

 - Так и сказала: « Да у вас склероз!»

 - Силён ты Николай Сидорович анекдоты рассказывать! – Искренне прохрипел он, смахивая невольную слезу. - Весёлый ты человек…

 - Тут повеселишься, Никита Сергеевич… - посуровел сидящий напротив представительный мужчина. - Как только наркомом стал товарищ Берия, в нашем ведомстве такое началось!

 Начальник первого отдела Главного управления государственной безопасности, отвечающий собственной головой за жизнь и здоровье первого руководителя страны, понизил голос и придвинулся ближе к столу:

 - Ты слышал, Ягода недавно признался, что убил Максима Горького по приказу Троцкого? А сына писателя Максима Пешкова он решил ликвидировать по личной инициативе…