голове. По крайней мере, все так это и поняли. Все засмеялись.

Лишь Косаку Токиде и Ацуко Тибе было не до смеха. Они с тревогой пристально наблюдали за Торатаро Симой, почувствовав неладное. Осанай, потирая голову, жалобно спросил:

– За что?

Однако Торатаро Сима только ухмыльнулся. Не пытаясь извиниться или как-то сгладить ситуацию, он, мурлыча себе что-то под нос, вышел из кабинета.

Осанай понял, что директор начал терять рассудок, и ему стало интересно, догадались ли об этом остальные. Не успел Торатаро Сима выйти из кабинета, как все опять расхохотались. Кто-то спросил у Осаная, чем он мог прогневать директора. Токида и Ацуко переглянулись.

«Что это? Выживая из ума, он все-таки раскусил мой замысел и заехал по голове из ненависти?» Но Осанай тут же отказался от этой мысли. «Нет, нет. Торатаро Сима никак не мог догадаться о подсознательной проекции „дьявольским семенем“. Он не должен был заметить, я же надел ему на голову эту штуку, пока он спал. Если б заметил – вряд ли оставил бы ее на голове. К тому же едва проекция начинается, человек сразу впадает в стадию быстрого сна и какое-то время ни за что не проснется. А когда я пришел через час снять эту штуку, он по-прежнему крепко спал».

Токида и Ацуко шушукались. «Пожалуй, сегодня опасно, поэтому в кабинет директора лучше не заходить. Если заметят, что я открыл замок и проник туда, поднимется шум. Зажарить такого пескаря, как Сима, получится когда угодно». Осанай поднялся.

Шагая по коридору, он продолжать размышлять. «Токида и Ацуко должны знать, что без функции защиты этот модуль воздействует на все, вплоть до работающего поблизости коллектора. Хотя вряд ли. У них наверняка не было времени для экспериментов, и они даже не подозревают, что на самом деле умеет эта штука. Вот уж воистину в „дьявольском семени“ кроются безграничные возможности. И я стану автором всех этих функций». Всякий раз, когда Осанай доходил в своих грезах до этого места, радость переполняла его.

Заскочив в столовую и проглотив не жуя порцию безвкусной гречневой лапши, Осанай заглянул в общий стационар, после чего вернулся к себе в лабораторию. С ним вместе там работали Цумура и Хасимото, но Цумуры в институте нет, а Хасимото с обеда дежурил в общем стационаре.

За чашкой кофе Осанай не заметил, как постепенно возбудился. Он ждал Мисако Ханэмуру. После каждой встречи с Ацуко Тибой – особенно если они оказывались вблизи – его охватывало сильное возбуждение. В такие минуты ему помогало рукоблудие. Однако сегодня подвернулась Мисако Ханэмура. Тело этой женщины помогало ему сбрасывать плотское возбуждение.

Раздался стук, и, стыдливо улыбаясь, вошла Ханэмура. Осаная она прельщала своей патриархальностью и скромностью, которых так недоставало современным женщинам. У Осаная не было с ней хлопот, и все выходило быстро и без лишних слов, как при мастурбации. Закрыв дверь на замок, Осанай, не теряя времени, усадил ее на диван. Ему нравилось, когда она оставалась в белом халате.

– Сэнсэй.- Но Осанай уже завалил медсестру на спину и, наспех чмокнув, запустил руки под юбку, стаскивая с нее колготки.- Я опять вспотею.

Она хотела снять хотя бы то, что было на ней сверху, но Осанай пропустил ее слова мимо ушей. Задрав ей юбку, он не поверил своим глазам – на Ханэмуре было двое панталон. Вскрикнув от стыда, она закрыла руками лицо.

До недавних пор Тосими Конакава сны ненавидел. Тяжкие сновидения сдавливали грудь, не давая ему покоя, но и после пробуждения неприятный осадок долго не оставлял его. Портился аппетит. Конакава не верил в сладкие сны.

Однако сейчас он погружался в сон спокойно. Он знал, что это будет не кошмар. Теперь, благодаря Паприке, он понимал, в чем смысл снов. Ему казалось, этой ночью он будет спать очень долго и крепко. Приятно здесь. Где именно – не понять. Он плавает во сне, точно плод в утробе, и вода почему-то горячая.

Похоже, это баня. На стене, выложенной плиткой, он видит рекламу банного средства. Улыбавшаяся ему с плаката красавица с раскосыми глазами – должно быть, киноактриса – превращается в Паприку. «Эй, ты что здесь делаешь? Я знал, что ты появишься в моем сне, но не рассчитывал, что в таком месте!»

– Пойми одно.- Паприка с постера, будто внимая ропоту его души, мило подмигивает, воздев палец.- Сны не всегда будут такими приятными. Тебе ведь это должно быть знакомо?

– Да. Дурные сны. Вот что, оказывается, важно,- немного огорчившись, говорит Конакава.- Но ничего, ты ведь со мной!

Конакава вспоминает, как, дожидаясь второго приема, он только и думал о Паприке. Его посещали разные мысли: «Ничего, если все помыслы пациента занимает только психотерапевт? Похоже, настолько сильно я втюрился в Паприку. И что бывает, когда пациенты вот так влюбляются в психотерапевтов? Но главный вопрос вот в чем: это нормально, если психотерапевт – настолько привлекательная женщина, что пациенты от нее без ума? И будет ли толк от лечения?»

– А может, и наоборот,- раздается голос Паприки. Конакава переносится в комнату. Обстановка – как в гостинице. Паприки нет. Где же она?

– На самом деле я не настолько выдающийся психотерапевт. Просто пускаю в ход свое обаяние. Может, поэтому и добиваюсь результатов. Не по правилам, да? – Голос Паприки слышится на фоне эстрадной мелодии.

– Ты даже читаешь мои мысли?

«Ну ладно, читает, и что с того? Это ж во сне!»

Конакава не знает, что за женщина лежит с ним в постели. Явно не Паприка. Но и не жена.

Он трясет ее за плечо. Женщина переворачивается. Конакава видит лицо. Это Сэйдзиро Инуи, которого он видел во сне и раньше.

– Почему он здесь? – рассерженно спрашивает Паприка.

Видно, что Сэйдзиро Инуи удивлен ее голосу и исчезает. Конакава в шоке, однако в появлении Инуи, похоже, нет ничего существенного. По крайней мере, эта случайность его не разбудила.

Но навеяла воспоминания об отце. Только отец не появился, вместо него выходит тесть. В каком-то крупном буддистском храме слышится глупый смех. Эхом он отдается под сводом храма. Тесть сидит на стуле в самом центре, и подходящие один за другим туристы дают ему деньги. Гора денег перед ним продолжает расти. Взглянув на Конакаву, тесть бахвалится:

– Мое воспитание. Мое воспитание.

Похоже, это он о дочери. При чем тут «мое воспитание»? Конакава сердится.

Буддистский храм сменяет биржа ценных бумаг. Раздается хор пустых голосов. Конакава видит все руководство компании по торговле ценными бумагами. Жена Конакавы покупает акции. Вот как? Вкладывает в дело полученные от туристов деньги. Помилуйте, она же скупает заведомо проигрышные акции. Это разорение! О чем она думает?

– Постой! Это мои деньги.

Во сне Конакава то и дело на кого-нибудь злится. Причем это, как правило, люди, на которых в реальности злиться не за что. Однако сейчас он по-настоящему зол на жену. Жаль, что злиться он может лишь во сне. Теперь он на лугу. Трава вокруг пожухла. Лежит, раскинувшись во сне, огромная собака.

– Супруга и вправду вкладывает деньги в акции? – интересуется собака голосом Паприки.

– Да, только ты, пожалуйста, не принимай облик всяких животных…- жалобно просит Конакава.- Так и заикой недолго стать.

От Паприки в собаке – одно лицо, что еще неприятнее.

– Эту собаку вызвал ты сам.

– Не знаю я таких огромных собак,- говорит Конакава, а самому стыдно.

– …Или я тебе не говорил, чтоб это было в последний раз? – отчитывают Конакаву. Кабинет Полицейского управления метрополии, за столом сидит его подчиненный – старший суперинтендант Кику