придется перед ним выпендриваться, мне неприятна.

Блайден выдержал паузу и все же решился ей это сказать:

— Первым делом вам надо прекратить пить. Иначе вы все сами испортите. Вам это известно не хуже, чем мне. Во-вторых, вы не должны брать с собой Спринджера. От вас ожидают творческой работы, вдохновения, а не нервной рефлексии и болезненного индульгирования. Не позволяйте себе никаких капризов. Режиссеру нужны ваши мозги, никто не станет терпеть пьяных выходок и эксцентричности.

— Да, я понимаю, Блайден, понимаю… — Голос Гейл прозвучал довольно искренне. — И я знаю, что должна избавиться от Спринджера. Мне надо набраться мужества и сказать, чтобы он убирался куда подальше. Но я смогла и при нем начать снова работать. Его присутствие меня успокаивает. Я способна и пить, и работать при нем.

— Тогда выбросьте из головы надежду экранизировать вашу пьесу, — жестко отреагировал Блайден, возможно, он был слишком прямолинеен с этой издерганной женщиной, но так дело продолжаться дальше не может.

— Я не могу… пока не могу… Что же мне, уехать отсюда?

— Уезжайте, если сами не можете его выгнать. У вас еще есть время. Я организую встречу с вами на студии на десятое августа, так что у вас есть время.

— Я не могу уехать с острова прямо сейчас. — Гейл едва не заплакала. — Я просто не хочу это делать. У меня никогда не было такого чудесного лета. Не сейчас…

— А когда?

— О, я не знаю… У меня какое-то предчувствие беды. Иногда возникает такое чувство, что я стою на краю пропасти.

Блайден представил, как она в эту минуту нервно теребит свои светлые волосы, откидывает назад прядь, свалившуюся на глаза.

«У нее непослушные волосы, — подумал Блайден, — как и она сама».

— То же самое мог бы сказать вам и я.

— Все дело в Спринджере. Не знаю, смогу ли я сказать ему, чтобы он убирался вон. Я говорю себе, что должна это сделать, а внутри меня возникает страх, что он уйдет. Меня измучила эта двойственность.

— Но, Боже, почему? — Блайден почти крикнул, снова она вывела его из себя. Какая может быть альтернатива избавлению от этого негодяя?

— Я как-то проснулась от его пристального взгляда. Мне показалось, что сейчас его руки сожмут мое горло и начнут душить. Меня это потрясло. Я спросила, что он делает, и Спринджер ответил, что просто любуется, как я сплю. Он сказал, что я «красивая и такая невинная во сне», он залюбовался. Но я испугалась, у него был такой странный взгляд… и то, как он склонился надо мной… У меня было такое чувство, что привиделся страшный сон, и от этого я проснулась. А если бы я не проснулась, что он мог сделать со мной? Вот что меня испугало, эта мысль…

— Бога ради, Гейл, вам уже видятся привидения!

— Послушайте… Накануне того дня он попросил меня одолжить ему денег. Я, конечно, отказала. Он объяснил, что хочет купить небольшой магазин сувениров и будет торговать на побережье, импортируя маленьких черепашек. Он даже придумал название: «На Виноградниках Марты» или «Утес Веселая Голова». Спринджер уверен, что сможет продать черепашек сотням туристов, наезжающим сюда. Детишки, говорит Спринджер, не смогут устоять перед таким соблазном и уговорят родителей купить им необычный сувенир.

— Он собирается торговать черепашками? — с сомнением спросил Блайден.

— Да. Они действительно чудесные. Вы ведь помните, еще несколько лет назад хиппи торговали всякими животными, водными бестиями, раскрашивая их вручную. Вы должны это помнить, Блайден. Представьте себе, какой замечательный подарок, — маленькие черепашки с коробочками корма. Да их каждый купит.

— Правда, хороший сувенир. Объяснение звучит вполне невинным, если вы спрашиваете мое мнение. Но хиппи, насколько я помню, не торговали с прилавков и не покупали для этого магазины.

— Конечно. Вот я и сказала, что не могу одолжить ему денег. И в тот же день проснулась от ужасного сна, и он угрожающе склонился надо мной, я испугалась. Потом мы сделали то, к чему прибегают поссорившиеся супруги, и я поверила ему, хотя сейчас стала сомневаться. Я боюсь сказать ему, чтобы он меня оставил, поймите, для меня это не так просто.

— Все же подумайте об этом. Я не поеду с вами в Калифорнию, если вы не перестанете пить. И, повторяю, вы не сможете взять с собой Спринджера. Я готов его расцеловать, если он сам уберется.

— Я подумаю… — обещала Гейл и повесила трубку.

Она вернулась на террасу, где возлежал в шезлонге Спринджер. Он уже прикончил свой чисбургер и держал пустой бокал в руках. Гейл не могла сказать, задремал ли он под лучами заходящего солнца. Глаза у него были закрыты.

Спринджер слонялся по кухне в своих потрепанных выцветших джинсах.

У него не было волос на груди и на ногах, а бритая голова смотрелась как скорлупа лесного ореха. Гейл представила его с вьющимися волосами, как бы они смотрелись в сочетании с высоким лбом и длинным крючковатым носом.

Под звуки песенки Эдди Арнольда он готовил для них обоих сандвичи, разливал охлажденное пиво по бокалам.

— Привет, я кончила работать, — сказала Гейл.

Она поставила тарелку с сандвичами и бокалы на поднос, чтобы отнести еду в комнату. Спринджер подошел сзади и обнял Гейл.

Гарри, Блайден и Скофилды могли появиться в любую минуту, но, когда он приспустил джинсы, она увидела сильную эрекцию.

«Есть на что посмотреть», — мелькнуло в голове Гейл.

Его рука скользнула ей в трусики, и она почувствовала, как набухают соски и губы влагалища. Погружение пальцев вызвало приток смазки. Спринджер опрокинул Гейл на спину и несколькими толчками вошел в нее.

Когда он вошел полностью, у нее возникло ощущение, что Спринджер ее насилует, хотя удовольствие не было этим испорчено. Она кончила на мгновение раньше Спринджера и теперь лежала на полу, взмокшая, взволнованная, волосы разметались по сторонам, от сделанной к приходу гостей прически не осталось и следа.

Нужно было привести быстро себя в порядок. Они приставали друг к другу и ласкались около часа, когда готовили вместе завтрак и первые порции «кровавой Мэри», и позже, когда Спринджер приготовил сандвичи ко второму завтраку. Но занялись любовью только сейчас — прямо на жестком полу. Когда все завершилось, у Гейл осталось ощущение стремительной, почти грубой атаки на нее.

Однако ей нравилось, когда Спринджер действовал столь напористо, он всегда вел себя таким образом. Только минуту назад он намазывал сверху на бутерброды майонез, а в следующую уже вскакивал на нее, втыкая свой восхитительный штык ей внутрь. Она с ходу заводилась и готова была его избить, если он тут же не начнет действовать первым. Не важно, куда он заваливал ее, — на пол, на стол или на сыпучий песок, она чувствовала спиной опору и он начинал подпрыгивать на ней сверху или она его переворачивала и оказывалась сидящей словно на вбитом в нее штыре. Все места были хороши, чем менее подходящие, тем лучше.

Появился повод устроить пикник. Блайден привез с собой смазливую деваху из Нью-Йорка, она только начала делать карьеру в кино под патронажем агентства Уильяма Морриса. Ее звали Сара Лоук.

Сразу за ними появился Гарри Паркер, который с порога заявил, что он будто вновь родился, когда ему удалось добраться живым до берега во время шторма. Выпить за это он отказался, но приветствовал идею пикника.