виду теннис.
После двух часов напряженной игры гости выпивали по нескольку коктейлей, и Самнер узнавал из бесед с ними, что происходит в Хэртфорде, хотя каждый раз заявлял, что он совершенно этим не интересуется.
Он продолжал выходить на корт до тех пор, пока не начинали идти дожди и выпадал снег. Теперь он редко играл с Мюреем и его друзьями, поскольку адвокат считал, что в их возрасте такие нагрузки уже вредны, поэтому Самнеру и пришлось обучить Сигни. Как только наступали теплые весенние денечки, они оба выходили на корт. Сигни играла в чем мать родила, и это доставляло старику особое удовольствие.
Он отдернул занавеску и осторожно вылез из ванны. Встав перед зеркалом, он досуха вытерся полотенцем. Сигни тем временем поджидала его с белым шелковым халатом в руках. Самнер оделся и пошел к своему любимому креслу. Рядом, на столике, ему был приготовлен апельсиновый сок, чай и свежий выпуск «Хэртфорд курант».
Каждое утро после ванны Самнер Боутс пил горячий чай и читал городскую газету. Аромат роз наполнял комнату.
Гейл по-прежнему расстраивала старика. «Итак, Гарри ничего не удалось добиться», — подумал Боутс. Получив от него короткое письмо и поговорив с ним по телефону, Самнер все еще не мог окончательно разобраться в ситуации, не знал, что можно еще сделать.
В таком возрасте привыкаешь, что тебя игнорируют, но, поскольку это исходило именно от Гейл, старик был больно задет.
Он оказался в трудном положении, поскольку много лет назад поклялся никогда не рассказывать Гейл об обстоятельствах ее рождения. Девочка была уверена, что она — единственный ребенок Лидии и Уорена Шуйлера. Поскольку оба они давно умерли, Самнер не раскрывал Гейл правду.
Скоро она все узнает из его завещания. Она получит две трети наследства Самнера, а грубияну Беннету, приемному сыну, он завещает дом и оставшуюся часть наследства.
Самнера сейчас больше всего беспокоило, что Гейл не сможет правильно распорядиться полученным капиталом. Она становится все более дикой, во всяком случае так ему кажется, и она уже не так молода, чтобы жить, как хиппи. Его особенно беспокоило, что она ко всему безразлична. Ее пьянкам не было видно конца.
Старик очень надеялся, что получит от Гарри добрую весточку. Он даже собирался послать Беннета на остров, чтобы тот привез к нему Гейл.
Вообще мир за пределами Хэртфорда стал для него чем-то мало реальным. Казалось невероятным, что он когда-то учился в Йельском университете. Потом он послал туда Беннета, но из него не вышло толку, лучше бы он так и оставался в Хэртфорде.
Жаль, что ничего не получилось у Гарри, ведь он так надеялся…
Самнер отложил газету и поднялся с кресла, чтобы позвонить Сигни. Еще одна традиция: она должна была одеть старика. Он платил ей вполне достаточно и не смущался просить ее о том, что доставляло ему удовольствие. Чесание спины и часовая ласка относились к такого рода обязанностям. И, конечно, игра на корте в обнаженном виде была уж совсем невинным делом.
Иногда после ужина, когда Самнер отдыхал со стаканчиком вина, Сигни вынуждена была заниматься перед ним стриптизом. Самнер, лежа в постели, вспоминал тех девушек, которых знал до пожара, в Йеле у него тоже было полно подружек. Во многом его воспоминания о тех днях в Йеле и потом в Хэртфорде были надуманы и иллюзорны. Он даже не мог вспомнить, как выглядели его подружки. Скорее Сигни вызывала в памяти не воспоминания юности, а образы тех нескольких экономок, которые уже в более зрелом возрасте жили в его доме. Все они были шведками, но каждая по-своему обольстительна и сексуальна.
Самнеру они все казались похожими, только одна была брюнетка, и все говорила: «Йя-я, Йя-я». И все равно эти его грезы словно вырывали Самнера из изоляции в его маленьком ограниченном мирке. Они вызывали состояние сладкой отрешенности и покоя. Все эти женщины, которые имели к нему отношение, давно исчезли из его жизни, многие люди, которых он раньше знал, уже умерли, и вот только Сигни теперь заботилась о нем и развлекала старика.
Сигни, игриво улыбаясь, помогала ему вдеть ноги в брюки. Он говорил, что ему трудно нагибаться, и она завязывала ему шнурки. Сигни посмеивалась и шутливо бранила его, зная, что именно такое поведение он любит. А вообще Самнер мог и сам завязывать себе шнурки на ботинках, но такова была традиция.
Телевизор стоял у Самнера в кабинете. Это была большая комната, заставленная книжными полками, с камином, массивным диваном и изящным карточным столиком из марокканского тика, который выглядел, как красное дерево. Старик заканчивал здесь завтракать и смотрел сначала выпуск новостей, а затем — программу с интервью под названием «Говорит Хэртфорд».
Он выпивал еще чашку чая и съедал два тоста с корицей, запивал все это стаканом холодной воды (Самнер утверждал, что так пища лучше переваривается и стул от этого регулярный). Он никогда не употреблял витамины, но регулярно принимал три таблетки слабительного.
Желтая кожа на крышке любимого карточного стола Самнера была всегда покрыта пятнами от стаканов с вином, которое употреблял Беннет. Он часто присоединялся к старику за ужином, а затем, когда тот уходил спать, всю ночь напролет смотрел здесь передачи по телевизору. Эти пятна раздражали Самнера, но он сдерживал свое недовольство. Беннет так и останется неряхой, его уже не исправить. Лучше молчать, игнорируя его замашки, и не расстраивать свои нервы.
Перед Беннетом открывались все возможности, но он предпочитал жить, как хулиган, в то время, как Самнер, который мог бы иметь все, вынужден был жить затворником. Вернее сказать, не вынужден, он так сам решил, просто так все вышло. И теперь уже поздно о чем-то жалеть. И Самнер ни о чем не жалел.
В этот день Самнер был бодр и хорошо себя чувствовал, он пытался подавить в себе сомнения относительно Беннета и горестные мысли о Гейл, но до обеда оставался в дурном расположении духа.
На обед они съели рыбное филе и немного салата, допили початую бутылку французского белого вина.
— Надеюсь, Беннет заявится хотя бы к ужину, — сказал Самнер. — Мой дряхлый адвокат говорит, что мальчишка связался с какими-то проходимцами. Кажется, у него роман с сестрой Сэма Рестелли, того типа, о котором все время пишут в газете, преступника. Хочу сказать тебе, Сигни, у него, видимо, не в порядке с головой. Беннет думает, что он такой… э-э… такой… — Самнер не нашел нужного определения и уставился на Сигни, надеясь на поддержку.
— Йя-йя! — согласилась Сигни.
— Никогда не повторяй это дурацкое «йя-йя». Ты же говоришь по-английски, черт побери. Я толкую тебе о важных вещах. Беннет связался с мафией!
— Он еще очень молод. Скоро он вернется домой, вам не надо беспокоиться. А об этой девушке он скоро забудет.
Слова Сигни не успокоили Самнера.
— Он дождется, я лишу его наследства! Если он не явится домой в ближайшее время, Гейл получит все наследство. Напомни мне позвонить сегодня Мюрею Харрису. Я хочу, чтобы он принес текст моего завещания.
— Йя-я, — ответила Сигни и снова стала есть рыбное филе.
«Он позовет Харриса поиграть с ним завтра в теннис, они вместе пообедают, — размышляла про себя Сигни, — затем они займутся завещанием».
Но ее что-то тревожило. Старик выпил слишком много вина. И он весь день находился в плохом настроении. Наверное, это из-за Гейл, она в конце концов сопьется на своем острове, да еще Беннет связался с дурной компанией. Может, он и влюбился по-настоящему, если этот кретин вообще способен влюбляться.
«Беннет, которого Самнер усыновил, когда мальчику было пять лет, хотя бы ценит деньги, а Гейл пропивает полученное наследство Шуйлеров, и ей на все наплевать. Старик может оставить дом Хэртфордскому дому престарелых, акции — Гейл, и Беннет вынужден будет отсуживать то, что считает своим по праву. Мюрей Харрис должен все это предусмотреть», — думала Сигни.
Самнер тяжело поднялся из-за стола и направился в кабинет, чтобы посмотреть телепередачи, а Сигни в это время помоет посуду и приберется, потом они ненадолго выйдут погулять.
