его ногами». Так всегда с ним: «как что против его воли, будто соль высыпали на яйца».
К тому же Гарри решил отращивать усы — кретинское приложение к его обывательским привычкам. А это он называет «стилем». Усы, заштопанные носки и общество анонимных алкоголиков — вот весь его джентльменский набор!
Гейл вспомнила, как Гарри затащил ее на воскресное собрание общества: полнеющие мужики с модными прическами, пышными усами в двубортных пиджаках и, чтобы казаться гигантами, в башмаках на «платформе». Там они толкуют о всякой чепухе, упиваясь своей чистосердечностью и готовностью бросить пить. Спринджер и то ведет себя честнее. Он по крайней мере не пытается никого обмануть своей болтовней. А эти заученно повторяют, что пить — очень плохо и что они заново родились, завязав с алкоголем.
Женщины на этих собраниях и того хуже. За некоторыми исключениями все они — домашние хозяйки или разведенные дуры, которые напивались в своих картонных домиках, вместо того чтобы драить полы, мыть посуду и высаживать на окнах цветочки. И у всех у них, конечно, есть дети — запущенные создания с психическими отклонениями. И вот благодаря обществу анонимных алкоголиков дети получают только хорошие оценки, дома вычищены, остается только найти нового мужа взамен сбежавшего ублюдка…
— Дерьмо! — вслух выругалась Гейл.
У нее никогда не будет детей. Она считает, что нужно давать ордена за аборты. К чему плодить кретинов? Гейл сделала два аборта и никогда не была замужем, считая, что если мужчина задерживается в ее доме дольше недели, от него начинает смердить, как от дохлой рыбы.
Ей никогда не приходилось заботиться об исправности пылесоса, поскольку у Гейл всегда были служанки. Так как она не может «идентифицировать» себя, как они выражаются, с другими дамами из общества, для нее остается единственный выход — найти себе мужика, готового жить по тем меркам, что и она. Ведь он не станет ничего от нее требовать лишнего.
Похожих на себя женщин она в обществе не встречала. Кто из этих дам позировал голой Ричарду Аведону или получал призы на конкурсах красоты на Багамах?
Когда-то Гейл написала рассказ, который напечатали в «Эсквайер». После той публикации ей предложили поехать во Вьетнам и написать серию очерков о медицинских сестрах, работающих там. Из этой затеи ничего не вышло, потому что она сбежала с одним индейцем, которого пригласил сниматься вместе с ним Марлон Брандо. Она добралась с ним до Сан-Франциско, где он бросил ее, заявив, что она его компрометирует. До этого Гейл и в голову не приходило, что индейцы могут быть настолько щепетильны.
Конечно, журнал расторг с ней контракт, они послали в командировку другую очеркистку. Но ей льстил сам факт такого предложения. Ее литературный агент еще удивлялся, как это они вообще могли с ней связаться.
Тот индеец хоть что-то говорил, Спринджер же все время молчит. Он слушает Роя Кларка и гонит машину к ее дому. Она посмотрела на его длинные пальцы, лежащие на руле, и снова удивилась, какие же тонкие у него запястья. А в драке он может быть опасен, подумала Гейл. «Сильный и молчаливый тип», — вспомнила она характеристику персонажа из одной когда-то прочитанной книги. Спринджер был таким, прямая противоположность Гарри. Беннет назвал его «воплощенной скукой». И это точная характеристика. Но у них так много общего.
И Гарри придется с этим считаться. Даже при его усах, которые она заставит его сбрить, если захочет. В конце концов, Спринджер — тоже личность. Все мужчины ее чем-то раздражают, а с этим можно хотя бы спокойно выпить. Для нее это было все равно что заниматься любовью. Спринджер часто вызывал у неё отвращение. Она чувствовала это и сейчас. Так будет и завтра, хотя сейчас они и не трахаются.
Гарри не понимал этого ее состояния.
«Он оправдывает свою импотенцию моим перегаром», — подумала Гейл и снова хихикнула над абсурдностью такого объяснения.
— Почему бы нам не остановиться и немного погулять? — предложила она Спринджеру.
Они сидели на веранде дома Гейл, наблюдая за полетом чаек. Гейл пыталась печатать, но у нее ничего не получалось, проскакивали опечатки, хотя голова была полна мыслей и образов. Ей непременно нужно было переделать концовку пьесы.
Она никак не могла изложить свои сумбурные мысли на бумаге. Гейл еще выпила, чтобы сконцентрироваться, но ее только потянуло в сон, и в конце концов она пошла спать.
Потом Спринджер разбудил ее, поскольку ей предстояло приготовить ужин, так как оба были уже сильно голодны. Он за целый день съел только три сандвича, а Гейл вообще довольствовалась только сыром.
Пробуждение было тяжелым, нервы напряжены, и Гейл приняла валиум. Обычно она глотала успокоительные средства перед сном, поскольку валиум в сочетании с алкоголем вызывал вялость и сонливость. И, конечно, она знала, что лекарство с выпивкой только усилит ее депрессию, поэтому решила много не пить в этот день.
Она кинула два лобстера в кипящую воду, в другую кастрюлю положила два пакетика с рисом. Спринджер взялся приготовить салат из свежих овощей, которые они купили в придорожном магазинчике по пути домой. Пока ужин готовился, они сидели на веранде, любуясь пейзажем. Успокаивающим пейзажем, сказала бы Гейл. Она бы описала его, если бы могла.
Когда в «Эсквайер» решили издать лучшие рассказы в антологии, туда включили и рассказ Гейл «Мать девочки». Хотя это было уже давно, она убеждала себя: «если у тебя есть талант, он никуда не денется». Время и состояние души могут притупить его, но он всегда останется с человеком. Несмотря ни на что, талант останется сущностью натуры и его можно совершенствовать.
После стаканчика коктейля и таблетки валиума это ей казалось таким простым делом. Трудно начать писать, а потом дело пойдет.
Гейл стала рассказывать Спринджеру о своей жизни в Нью-Йорке. Это было еще до того, как она его встретила. Она говорила, подробно объясняя детали, будто он был инопланетянином и не понимал, о чем идет речь. Гейл вспоминала своего отца и их дом в Севикли, «Пи-Ай», так они его называли. Как-то отец послал ее в Нью-Йорк и дал кучу денег. Он напутствовал дочь и непременно хотел, чтобы она смогла «выдвинуться, стать известной и выйти замуж за человека с приличным доходом».
— Он был смешной человек, — говорила Гейл, вспоминая, как отец иногда напивался под конец вечеринки, включал пластинки с музыкой на полную громкость и, используя свою трость, как жезл, заставлял всех танцевать. Вскоре вся комната наполнялась танцующей и марширующей под ревущую музыку толпой.
Гейл выходила из своей спальни, разбуженная этим грохотом, и наблюдала за ними, возбужденная музыкой и весельем гостей. Когда она стала старше, ей тогда исполнилось лет десять или около того, она пробиралась на кухню и допивала вино из бокалов, собранных их служанкой Кэппи. Потом у нее начиналось головокружение, ее шатало, и она засыпала в таком состоянии.
— Очень смешной, — повторила Гейл. — Странно, я не вспоминала, как он маршировал среди танцующих. Мне бы снова хотелось бы услышать ту музыку.
— Можно купить старые пластинки, — отозвался Спринджер и пошел проверять, готов ли ужин. — Все уже, наверное, переварилось.
Но она его не слышала, Гейл голой ногой возила по полу песок, занесенный на веранду, и наблюдала за мигающим с утеса Веселая Голова маяком, красный прожектор которого разрывал плотную темноту ночи, вспыхивая через каждые четыре секунды.
Так он мигает уже многие годы, подумала Гейл и закурила сигарету. Она подогнула под себя ноги и вытянула шею, вглядываясь в свет маяка, в этот момент она очень напоминала девочку-подростка. Со стороны могло показаться, что Гейл задумчива и спокойна, но сейчас она была готова разрыдаться, ведь ее жизнь так безвозвратно испорчена. Все было мерзко, и она чувствовала себя ужасно усталой.
«К сожалению, я не могу быть другой», — подумала Гейл.
Она встала и присоединилась к Спринджеру.
Они ужинали в гостиной за большим раздвинутым столом, вывезенным из отцовского дома. Тут же на столе лежала рукопись ее пьесы в картонной папке с завязками, несколько листков, в беспорядке, валялись
