неординарный человек — дон Хуан, который должен жениться, чтобы продолжить род и передать в наследство сыну титул и остров де Леон.

Ивейн и ее учитель пообедали в тени раскидистого дерева, птички весело свистели в ветвях, цветы покачивались под тяжестью шмелей и пчел.

— Ты сегодня грустна, Ивейн. Чем-то обеспокоена?

Она вздрогнула от неожиданности при этих словах, которые вырвали ее из глубокой задумчивости.

— Я просто думала, сеньор, что не могу жить в кастильо слишком долго. Когда, как вы считаете, я смогу начать работу в галерее в Мадриде?

Сеньор Фонеска улыбнулся, поднялся из-за стола и срезал персик с дерева маленьким перочинным ножом с ручкой из слоновой кости.

— Ах, молодые так торопятся испытать новые приключения, увидеть новые лица. Ты уже устала от своего бородатого учителя и толстых книг, которые он заставляет тебя изучать?

— Нет-нет, что вы, — торопливо ответила Ивейн. — Мне очень, очень нравится у вас. Я глотаю все, чему вы меня учите, как голодная кошка, — пошутила она. — Но мне хочется независимости… Ведь я не могу вечно пользоваться столом и приютом дона Хуана.

— Я уверен, ему доставляет удовольствие предоставлять тебе то и другое. — Сеньор рассек персик пополам, вынул косточку и одну половинку положил на тарелку перед Ивейн. — Хуан истинный испанец и щедр по природе. Все равно кастильо слишком велик для него одного, и ты помогаешь справиться с пустотой и одиночеством. Бери персик, Ивейн, ешь и перестань выдумывать, что являешься для кого-то обузой.

— Когда он женится, сеньор…

— О, не думаю, что этот великий день наступит так уж скоро.

— Но к тому времени мне хотелось бы уже уехать.

Фонеска посмотрел на нее проницательным, умным взглядом.

— Когда Хуан женится, для тебя все изменится, а пока наслаждайся своим положением его воспитанницы.

Она улыбнулась и откусила персик.

— С'est la vie [24], — вздохнула она.

— Да, детка, что будет — то будет. Все мы должны подчиниться своей судьбе, какова бы она ни была.

— Эта мысль делает мое будущее таким же неопределенным, как у облетевшего осеннего листа.

— Тебе так кажется оттого, девочка, что ты еще очень молода. Юным положено грезить, надеяться и слегка грустить. Лучшие поэты и живописцы были по преимуществу людьми молодыми, скорее страдавшими от неразделенной любви, чем находившими в ней утешение. Любовь — основа всего… и избежать этого невозможно.

— Я еще никогда ни в кого не влюблялась, — просто сказала Ивейн. — Но мне всегда было интересно, как можно определить…

Сеньор долго смотрел на нее внимательным взглядом.

— Расставание с близким человеком всегда как маленькая смерть. Когда приходится уходить, а ты готова отдать все, чтобы остаться. Любовь — это самое главное, nina. Это страстное желание стать частью другого человека, но не на час, а на каждый день и каждую ночь. Не сомневайся, ты поймешь, почувствуешь, когда влюбишься. Ты очень чувствительная и потому больше других подвержена страстям. — Он тихонько рассмеялся, увидев, как расширились ее глаза. — Либо ты испытаешь огромную радость, либо огромную грусть, — предсказал он. — Потому что тут не может быть компромисса для девушки, которая должна отдать себя всю, без остатка, одному мужчине.

— Получается, что я такая преданная, что даже неловко, — сказала она полушутя.

— Но без этой преданности, — он взял ее руку и поцеловал, — ты не была бы такой превосходной ученицей.

— Благодарю за комплимент, сеньор. А когда вы выдадите мне мой диплом?

— Все в свое время, nina. — Он крепче сжал ее руку. — Когда женитьба дона Хуана станет неминуемой, я буду первым, кто об этом узнает.

Ивейн улыбнулась. Конечно же, отец Ракель будет первым извещен о том, что в определенный день в барочном кафедральном соборе с резными башенками и выгоревшими на ярком солнце стенами ему предстоит передать свою дочь в руки Хуана де Леона. Невеста будет с головы до ног в кружевах, изготовленных местными монашенками, с девственно белыми лилиями в руках, шею ее будут украшать жемчуга — гордость семьи де Леон, а на нежных алых губах будет покоиться тихая улыбка. Будут звонить колокола, и на всем острове объявят праздничный день. И все будут радоваться за маркиза, и все скажут, что выбор невесты безупречен.

Через несколько минут Ивейн очнулась и увидела, что сеньор Фонеска покинул ее. Был час полуденной сиесты. Обрывки их разговора еще звучали в ее ушах. Ивейн чувствовала беспокойство и бездумно чертила разные профили в своей тетрадке… гордые испанские профили, похожие на один- единственный… Она отбросила ручку и, подчинившись внезапному импульсу, выскользнула в боковую дверь патио, и решила немного отдохнуть от занятий.

Ивейн спускалась по широким каменным ступеням, ведущим к морю, где под полуденным солнцем рыбацкие лодки и шхуны мирно качались на волнах. Народу было очень мало, только коты шныряли под мавританскими арками. Узкие ставни на окнах были закрыты от жары. Ветер с моря пах розами и рыбой. Высокая пальма отбрасывала тень на белую стену. Ивейн была одна-одинешенька в своем зеленом платье, и волосы ее полыхали еще жарче под золотым солнечным светом.

Грубые ступени привели ее вниз, на песчаный берег, и там Ивейн наткнулась на перевернутую лодку, дно которой было высушено солнцем; под ней прятался краб, который торопливо выскочил и бросился наутек, когда девушка присела на выбеленный лучами борт. Все было тихо. Даже море было спокойным, и отдаленные горы Испании тянулись на горизонте стальной синеватой цепью.

Наверное, уже совсем скоро она переедет туда, на материк, под тень этих гор, сядет в автобус, который повезет ее по белым от пыли дорогам до Мадрида, где она станет работать. Ивейн старалась радоваться этой мысли и с надеждой смотреть в свое будущее, но когда она представила, какое одиночество ждет ее в огромном шумном городе, все сжалось у нее внутри. Понурившись, Ивейн сидела на борту рыбацкой лодки и чувствовала холодящий озноб, от которого не спасало даже солнце.

Ивейн снова ощутила холод одиночества. Всю жизнь ей приходится расставаться с тем, что она любит. Ей нравился их маленький домик в Комб-Сент-Блейз, но, когда отец умер, ей уже нельзя было оставаться там. Ей нравились остров и замок, но после женитьбы патрона ей придется уехать и снова жить среди чужих людей.

Ивейн мигнула, и глаза ее застлали слезы. Она чувствовала себя такой одинокой, что сейчас с радостью отозвалась бы на любой приветливый голос.

И он раздался. Ивейн узнала бархатистые нотки, даже не оборачиваясь, — голос принадлежал испанскому гитаристу.

— Я все думаю про тебя, Ивейн. Наверное, это мои мысли привели меня сюда.

Девушка протянула ему руку, надеясь, что его теплое пожатие вырвет ее из холодного склепа мучительных мыслей.

— Привет, Рике. Мы здесь одни, если не считать котов.

Он взял узкую ладонь и переплел свои пальцы с пальцами Ивейн. Волосы его были темны как ночь, а улыбка — белой, как освещенные солнцем стены белых домиков, которые порогами спускались к морю. Прикосновение было нежным и теплым, и на этот раз Ивейн не сжалась от красноречивой дерзости его взгляда.

— А почему ты плачешь? — спросил он. — Из-за блеска солнца на воде или потому, что убежала от меня тогда безо всяких причин?

— Стала бы я по тебе плакать, — фыркнула Ивейн, но голос ее не был строг. Она обрадовалась Рике. — Садись, поговори со мной, Рике.

— Непременно. — Он сел рядом с ней на край лодки, вытянув длинные ноги в узких темных брюках.