— Это скоро пройдет. У меня уже проходит, я что-то начала вспоминать…

— Я узнаю тебя по голосу — ты жрица любви и пророчица Ина-Эсагиларамат, Возлюбленная в храме Эсагилы.

— Да, здесь меня называли так. Но когда-то было и другое имя… Только что помнила, и опять оно ускользнуло… Ничего, скоро обязательно снова вспомню…

— Это, наверное, было в прошлой жизни, ведь мы, духи, вечны, смертны только наши оболочки, и это имя, должно быть, носила какая-то твоя прежняя оболочка.

— Может быть… Но в таком случае странно, что я в нее снова, кажется, перехожу… В тот крохотный мирок, в котором я жила… Совсем крохотный, всего из двух клетушек мирок в каком-то огромном городе…

— В Вавилоне?

— Нет, город назывался как-то по-другому… Он и сейчас где-то совсем близко, я чувствую его дыхание… И рядом со мной был человек… Не помню, как его звали… Почему-то имена труднее всего вспоминаются…

— И там, в этом городе, ты была счастлива с ним?

— В ту пору иногда мне казалось, что была… Но теперь я уже не знаю… Помнишь историю про троянку Кассандру? Как ты думаешь, Аризоил, могла она быть счастлива, если все вокруг, даже тот, кто ее любил, только насмехались над ее даром?.. Бедная Кассандра!.. Не знаю, Аризоил, можешь ли ты понять нас обеих, ту несчастную троянку и меня?

— Да, я, кажется, понимаю… Такое ощущение, что ты одновременно рассказываешь и обо мне, когда я был заключен в прежней тесной оболочке… Тоже был огромный, тот же самый, возможно, город, и в нем — втиснутая в эту оболочку одинокая, печальная, никем не понимаемая душа. Ее печаль происходила от того, что она, как ей казалось, знала, куда катится окружающий ее мир…

— Значит, ты тоже это чувствовал?! Я имею в виду — насчет того, куда катится мир.

— А что, и ты чувствовала?..

— Поэтому, думаю, мне и помогли выйти из той оболочки, чтобы я смогла очутиться здесь… Да, да, так оно и было, теперь я начинаю вспоминать!

— Кто это был?

— Наверно, посланцы бога Энку, который избрал меня своей возлюбленной.

— Чего они хотели от тебя?

— Узнать, когда с нашим миром произойдет что-то действительно страшное?

— Когда наступит конец света?

— Что-то наподобие того.

— В самом деле, очень похоже на то, что было со мной… И ты сумела дать им ответ?

— Нет, не сумела. Быть может, очутившись в новой оболочке, я утратила свой дар?

— Насколько я знаю, такого не бывает — как бы ни менялась оболочка, дар остается: он принадлежность не оболочки, а души… И я не смог им ответить на такой же вопрос, уже не знаю, в чем тут дело. Ощущал только что-то очень далекое, смутное. И тогда, надеясь все-таки добиться своего, они вовсе лишили меня оболочки.

— Нет, тебе это только кажется. Совсем недавно мне тоже казалось, что у меня вовсе нет оболочки, а теперь… Вот, потрогай…

— Да, твоя рука… Значит, пока что мы оба…

— Мы оба — во плоти!

— И наги, как новорожденные.

— Мы и есть новорожденные, если мы только-только начали ощущать свою плоть.

— И, как новорожденные, не испытываем стыда от своей наготы.

— Или — как новосотворенные.

— Как Адам и Ева?

— Да, как Адам и Ева, пока ОН , тот, кто их сотворил, не вселил зачем-то в этот мир понятие греха. Прежде они даже в объятиях друг друга оставались безгрешными… Обними меня, Аризоил… Крепче… Что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что ты — прекрасна!

— А сейчас?

— Я чувствую… чувствую… Боже, я чувствую, что я опять невесом!..

— Еще, Аризоил, еще!.. Крепче!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— А что ты чувствуешь сейчас, Аризоил?

— Пока не могу назвать это словами… Чувствую себя странно — будто не только я сотворен заново, но и весь мир вокруг…

— Да, и я чувствую то же самое… А твой дар? Ты ощущаешь его?

— Да! И он сейчас, по-моему, стал гораздо сильней!

— Так это и должно быть! Ты, наверно, знаешь — древние жрецы вступали в соитие со жрицами бога Энку, чтобы усилить свой провидческий дар… И что же ты видишь сейчас, Аризоил?

— Вижу свет впереди, там, где раньше видел только какую-то неразборчивую рябь. Это свет жизни!.. Да, в самом деле, теперь, когда ты рядом, я вижу все гораздо отчетливее.

— Это значит, что я — та самая половинка, которой недоставало твоей душе. Мы оба — половинки, которые так нужны друг другу!.. А в прошлом, Аризоил? Ты что-нибудь видишь в своем прошлом?

— Да… Но там все гораздо более уныло… Решетки на окнах, люди в белых халатах… И называли меня там вовсе не Аризоилом — другим, очень длинным именем. Больной Галерников Из Шестнадцатой Палаты — вот как там называли меня… И еще была женщина, которая называла меня по-другому. Она называла меня Борис, Боря… И часто плакала… И еще я вижу… Только это уже не в прошлом, а в будущем, но совсем, совсем близко! Та женщина одета в черное, стоит за железной оградой перед какой-то каменной плитой. На плите фотография мужчины и надпись…

— Что, что там написано?!

— Вижу неясно…

— А ты крепче, крепче меня обними!.. Ну, теперь видишь?

— Теперь вижу… Там написано: Галерников Борис Анатольевич, и еще какие-то две даты выбиты внизу… Да ведь Борис Галерников — это, вероятно, я! И фотография, стало быть, моя! Теперь хотя бы знаю, как я выгляжу!.. Как я виноват перед этой женщиной! Она оплакивает меня в ту самую минуту, когда я — вместе с тобой. Да, да, мы там вместе, рядом, как сейчас! Я отчетливо вижу это!

— Со мной?.. А даты? Ты видишь, какие там даты стоят, на этой плите?!

— Смутно пока.

— Прижмись ко мне изо всех сил!.. Ну, давай же!

— Первая дата… Единица, девятка, шестерка… Ага, вижу целиком: тысяча девятьсот шестьдесят второй! Вот я, значит, когда родился…

— А вторая?.. Еще теснее прижмись!.. Ну!

— Да, вижу… Двойка… два нулика… пятерка… Две тысячи пятый! А сейчас какой у нас?

— Господи, да он самый, две тысячи пятый… Неужели нам так мало отмерено?! Только-только нашла свою вторую половинку — и как ненадолго, оказывается! Почему, почему все так несправедливо?..

— Нет, это вовсе не то, что ты думаешь. Правда, в ту минуту, о которой речь, мы очень далеко от той женщины, но мы, — я это отчетливо ощущаю, — мы оба живы!

— (Горько.) Стало быть, живыми вознесемся на небо…

— Ты не веришь мне?

— Верю… Но те, кто вырубает даты на могильных плитах — они тоже никогда не ошибаются… Там, где мы — там что-нибудь, кроме неба, есть?

— Да, горы… Домик высоко-высоко в горах. И мы вдвоем, а больше — никого.

— Вдвоем, и больше — никого… Как бы я этого хотела! Но, видно, те горы тоже на небесах. Потому что здесь, на земле все совсем по-другому…

— Здесь тебя кто-то ждет?