— Это до часу ночи было 'Иаред', — сурово сказал часовой, — должен бы знать. А теперь уже сколько? Четверть второго.

— Ох ты Господи!.. — забормотал старик. — Как же там бишь по писанию-то у нас? 'Иаред жил сто шестьдесят два года и родил…' Ох, склероз, склероз! Кого ж это он в такие почтенные годы родил?.. Жил себе жил без хлопот сто шестьдесят два года и вдруг, понимаешь, родил!.. Ну да, Еноха он, кажется, родил! Точно, Еноха! 'Енох', стало быть, пароль, верно, ребятки?

— Проезжай! — был ответ.

— Силен дедуля! — шепотом одобрил неравнодушный и к чужой образованности Колян.

Грузовик тронулся.

Вскоре, однако, снова пришлось остановиться. Еремеев выглянул из кузова. Впереди в свете единственного фонаря виднелось довольно неказистое одноэтажное бетонное сооружение бункерного типа, без окон. Единственной отдушиной в мир служила массивная железная дверь — такую, пожалуй, не возьмет никакая взрывчатка. Охраны поблизости не наблюдалось. Самым нелепым было то, что возле этого неказистого строения, больше похожего на мусоросборник, в два ряда стояли роскошные иномарки — лимузины и шестисотые 'мерседесы'.

Картошкин и старик вышли из кабины, остальные, в том числе и Еремеев, повыпрыгивали из кузова и стали разминать ноги. Валера осмотрел стоявшие возле бункера машины.

— Крутые тачки, — сказал он. — Фьють! — присвистнул. — С правительственными номерами!.. Только что они возле этой хибары делают?

Еремеев пояснил:

— Это не хибара, там подземные сооружения, этажей, думаю, десять, не меньше, снаружи только вход.

Валера задумался.

— И чё теперь делать? — минуты полторы поразмышляв, спросил он. — В дверь стучать: 'Козлятушки, ребятушки, это я, ваша мама, пришла'?.. Но как-то же туда проникают!

— Вон кодовый замок на двери, — подсказал Колян.

— Сам вижу, не дурак, — угрюмо отозвался Картошкин. — А ты шифр знаешь? То-то же!.. Да, братва, 'язык' нам нужен, причем срочно.

— Может, того лопуха часового приволочь? — предложил один из архаровцев.

Картошкин покачал головой:

— Ничего он тебе путного не скажет. Объект, надо понимать, особой секретности, КПП держат на расстоянии — даже своим часовым, стало быть, не доверяют. Не-е, шифра этот лопух никак знать не может, зуб даю! Коренной! Оттуда нужен 'язык', — он кивнул в сторону бункера. — Изнутря. Поэтому ждать будем — вдруг высунется кто, другого выхода покамест я не вижу.

— Так и до утра можно прождать, — недовольно сказал Колян, — а ночь-то холодная…

— Другие предложения есть? — строго спросил Картошкин. И сам же ответил: — Других предложений нет… Витюня, коньячок захватил?

— Да, маленько. — Тот, что был Витюней, протянул жестяную флягу.

— Дай всем хлебнуть по граммулечке, чтоб не прозябли. Только тихо у меня!.. — И вдруг насторожился. — Тсс! Что это там, в кустах?..

Еремеев тоже услышал в той стороне какое-то слабое шевеление. Двое архаровцев немедля по- кошачьи метнулись на этот шорох. Послышался звук короткой борьбы, чье-то мычание, затем последовал удар, слабый вскрик, после чего из кустов донеслось:

— Есть 'язык'!

Все быстро очутились возле кустов.

'Язык' лежал, не шевелясь, лицом вниз. Свет фонаря сюда почти не добирался. Еремеев только и мог разглядеть, что на 'языке' некогда белый, но очень грязный плащ, надетый поверх трусов и майки, и затрапезные войлочные тапочки на босу ногу.

Картошкин спросил:

— Э, вы его не слишком-то, братаны? Что-то больно скучный. Очухается?

— Очухается, куда денется, — пообещал Колян. — Самую малость приложили. Ласково. Сейчас в него коньячку вольем — совсем живой будет.

Он открыл фляжку и вложил горлышко в рот лежавшему. Тот сразу же закашлялся, повернулся на бок, фляжку при этом прихватил рукой и не отпускал, даже попытался сделать еще один глоток, теперь уже самостоятельно. Картошкин, однако, со словами: 'ну-ну', — фляжку у него отобрал и спросил сурово:

— Ты откуда, оттудова?

'Язык' взмолился, причем к полной неожиданности Еремеева хорошо знакомым ему голосом:

— Ребятушки, хлебнуть еще ради Бога дали бы, а то весь дрожу…

— Хлебнешь, хлебнешь. Если, конечно, жив останешься, — пообещал Картошкин. — А вот останешься ты жив или нет — в твоих сейчас руках, уразумел? Скажешь правду — живой, соврешь — извиняй тогда, — и для пущей убедительности он взвел затвор автомата. — Ну так чё, смертный, — продолжал он, — давай выкладывай — откудова ты, такой красавец?

'Красавец' ответил дрожащим голосом:

— Из 'Эдельвейса'.

— Это вон из того, что ли, сортира? — Картошкин кивнул в сторону бункера.

— Ага, — с готовностью ответил 'язык'. — Только не сортир это, а спецбаза 'Ковчега', 'Эдельвейс' называется, там еще черт знает сколько этажей под землей.

— М-да, нашли мы, похоже, дельце на свою задницу, — повернулся Валера к своим архаровцам и опять сурово воззрился на 'языка': — Это у вас у всех там, в вашем 'Эдельвейсе', такая амуниция или только у тебя, по особому блату?

— Да нет, сбежал я. Взял, что попалось под руку… Ух, зам-мерз! Ребята, еще коньячку, дали бы вправду для согрева, а?.. — 'Язык' протянул руку.

Но Картошкин руку его отстранил и спрятал флягу в карман.

— С этим погодь, — сказал он. — Шустрый больно! Ты у меня еще права на жизнь не заработал, не то что на коньяк. — И гаркнул грозно: — Быстро отвечай: шифр на дверях в этом твоем 'Эдельвейсе' хреновом знаешь?!

— Нет-нет, не знаю, честное слово, не знаю! — залепетал 'язык'.

— А наружу выбрался как? Сквозь стену, что ли, просочился? Что-то я, кстати, не видел, чтобы ты оттуда выходил.

— Так я же… я же не через дверь, я — через вентиляционный люк…

— А выход где?.. — Снова прикрикнул: — Где люк, спрашиваю, наружу выходит?.. Мне что, из тебя по слову вытягивать?!

— Тут… Должен быть где-то тут… Но я уже отошел оттуда метров на двести и толком не знаю, в какую сторону…

— Та-ак… — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, протянул Картошкин. — Не желаем, стало быть, сотрудничать с органами дознания… А ведь это последний твой шанс в борьбе за жизнь, не понял еще?.. Ну, где люк?! Давай рожай, недоносок, по-быстрому!

— Темно ж совсем… — заныл 'язык'. — И холодрыга — зуб на зуб не попадает…

— Так, всё! Достал ты меня! — перебил его Картошкин. — Довыдрючивался, хватит!.. 'Зуб на зуб', говоришь? Щас мы это дело поправим, когда лишние зубья у тебя пассатижиками повыдергиваем. Колян, пассатижи у тебя с собой?

— С собой, а как же, держи, — сказал безотказный Колян.

'Язык' мелко трясся, елозил босыми пятками по траве, лопотал что-то нечленораздельное и силился дотянуться ногами до своих тапочек, далеко отползших в траву.

— Не надо пассатижи, — вмешался наконец Еремееев. — Он и так все покажет, если вспомнит. И коньяку дайте ему: видите — замерз.

Фляжку с коньяком 'языку' протянули. Он сделал пару судорожных глотков и сквозь тут же образовавшуюся икоту произнес:

— Это ты, никак, Еремеич?.. — ибо то был не кто иной, как друг его детства Гоня Беспалов.