Да и не до того было ему сейчас, когда решалась судьба этого самого будущего…

3

Воспоминания охватили Мономаха…

            Долго ли он так ехал, нет - раздумья, как омут, все глубже затягивали его в себя и, наконец, раздалось громкое:

            - Киев!

            - Что? – не понял далеко ушедший в свои мысли Мономах.

            - Киев, говорю! - показывая рукой на далекие маковки церквей, пояснил Ставр Гордятич.

            - Вижу, - кивнул ему князь и истово перекрестился: - Слава Тебе, Господи! Приехали…

            - Едем сразу на Долобское озеро? – нетерпеливо спросил боярин.

Чувствовалось, что, несмотря на долгую дорогу в седле, он прямо сейчас был готов вступить в борьбу с Великим князем.

            - Нет! – остудил его пыл Мономах. – Сначала заедем в собор Святой Софии. Без Бога ни до порога, а тут на такое дело идем!

            - Верно! - поддержал игумен. – Воздадим сначала Божие – Богови, а кесарю – кесарево всегда воздать успеем!

            Ставр Гордятич недовольно подернул плечами: в собор - так в собор, и высоко поднял руку, останавливая движение.

            - Сто-ой! Последний привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи - привести себя в порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!

            Дружинники охотно спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись чистить коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии. Сам Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом, парчовую шапку.

            - Вперед! – придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и, под стягом со строгим ликом Спаса Нерукотворного, дружина переяславльского князя вступила в стольный град.

            Возок не быстро и не медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо знакомым Мономаху с детства улицам.

            Да и в юности он здесь немало пожил.

И в молодости, гостя у отца…

            В огромном Софийском соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились сейчас тут. Одни, среди которых было нескольких монахов и монахинь, молились. Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту, разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.

            Мономах первым делом, как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.

            Затем – направился к мраморному надгробию, над которым на стене было нацарапано, что здесь покоится прах Великого князя Всеволода Ярославича.

            Ратибор со Ставкой, хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из деликатности, разошлись в стороны. Воевода - сначала к могиле Ярослава Мудрого, у которого начинал службу, а затем - к иконе своего небесного покровителя, святого Климента, с частицей его мощей. А боярин - сразу к черноризцам, где о чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…

            На большом подсвечнике перед надгробьем горело великое множество больших и малых свечей.

            «Сегодня поставили, прознав о моем приезде, или так и горят здесь всегда? – подумалось вдруг Мономаху. – А почему бы и нет? Отца всегда уважали и даже любили больше его братьев…»

            Свечи радужно засияли, заиграли, превращаясь в огромный сплошной клубок. Воспоминания охватили Мономаха. Он словно вернулся сюда на десять лет назад, когда этот Собор