Лицо Мономаха внезапно помрачнело. Но он быстро взял себя в руки и с неожиданной живостью спросил:

            - А вот скажи мне, Сувор-Николай: пошел бы ты снова со мной в поход на поганых?

            - Прямо сейчас? – ахнул смерд.

            Мономах оглянулся на Ратибора, на боярина и улыбнулся:

            - Ну, к чему такая спешка? Скажем, в конце…

            - Лета?! – обрадовался смерд.

            - Зачем так долго ждать? Этого месяца!

Теперь уже крестьянин растерянно оглянулся - на поле, на свою весь, на людей…

            - Но ведь пахота… сев на носу… А… была - не была… пошли! – решительно махнул он рукой.

            - Прямо к ним, на их вежи[2] – в Степь! – уже без улыбки, продолжал допытываться Мономах.

            - Да хоть на край света!

            - И не забоишься?

            - А чего бояться? Кого ни спроси, на Руси или даже в той Степи – все знают, что ты не проиграл ни одной битвы!

            - А… Стугна? – помолчав, напомнил Мономах.

            - Так то не твоя вина, князь! – уверенно отозвался смерд. - То Святополк, который тебя в неурочный час, неготовым уговорил против половца выйти, вместо того, чтобы выкуп ему дать. Эх, да что вспоминать…

            - И то верно! По-новому все надо делать!

            Мономах победно взглянул на Ставра Гордятича:

            - А что, Ставка, поднимет этот молодец такими вилами половецкого коня вместе со всадником?

            Боярин посмотрел на смерда, на вилы и кивнул:

            - Думаю, поднимет!

            - А, если ему боевое копье в руки дать?

            - Ну… тогда, пожалуй, он и меня с коня в силах сбросить…

            - Вот видишь…

            И Мономах, благодарно кивнув смерду, отправился обратно к своему возку.

            - Сюда бы этого Святополка, чтобы народ свой послушал! – с горечью заметил он, и Ставр Гордятич охотно подхватил:

            - Да что ему народ? Он ведь на него только глазами своих бояр смотрит да их ушами слышит!

            На это даже Мономах не сумел найти, что возразить своему давнему другу.

            - Ангела в спутники!

            - Доброго пути!

            - Скатертью дорога! – ласково, с любовью, понеслось ему вослед.

            Мономах задумчиво сел в возок и дал приказ возничему, как можно быстрее продолжать путь.

            Даже ему, умевшему заглянуть на несколько десятилетий, а может, и веков, вперед, невдомек было, что в будущем это последнее пожелание ровного и гладкого, как скатерть, пути, приобретет совсем иной, прямо противоположный, смысл.