Красногвардеецъ — по прежней профессіи мясникъ, на раскаряченныхъ ногахъ накло-нившись передъ раненымъ офицеромъ, занесъ надъ головою топоръ.

— Ухъ, сычасъ ухну! — обернувшись разгоряченнымъ, пьянымъ лицомъ въ сторону толпы, съ усмѣшкой крикнулъ онъ.

— Поднять! Поднять! — закричали настойчивые голоса.

— Ничего не видно. Чего съ ими короводиться... Подними его на ноги. На ноги подними. Чего на его глядѣть! Ишь, не можетъ на ногахъ стоять! Мы те поставимъ!

Палачъ опустилъ топоръ и выпрямилъ спину, точно натрудившійся плотникъ.

Два другіе красногвардейца вскочили въ кругъ и хвативъ офицера подъ мышки, рывками подняли его съ земли.

Ноги не держали раненаго; руки его безжизненно болтались вдоль тѣла; голова вся залитая кровью и представлявшая собою сплошную рану, сперва запрокинулась назадъ, открывъ изуродованное, окровавленное, опухнувшее лицо съ однимъ выскочившимъ изъ впадины мертвенно-неподвижнымъ глазомъ, потомъ отъ толчка державшихъ его красногвар-дейцевъ безпомощно, словно отрубленная, свѣсилась на открытую, окровавленную грудь.

Онъ отрывисто и громко всхрапывалъ.

Кровавая пѣна выбивалась у него изо рта и изъ носа.

Изъ-за разорванной въ клочья рубашки на груди у него блеснулъ золотой крестикъ.

— Вотъ... и плата мнѣ за работу! — жадно и пьяно осклабляясь и показывая изъ-за толстыхъ губъ грязные лошадиные зубы, сказалъ палачъ.

— Бери! Ишь на что позарился?! Завидущіе глаза! Бери... намъ не жаль... — кричали въ толпѣ.

— Рази! Руби! — ревѣли другіе.

Оскаленные зубы щелкали; налитые кровью глаза выскакивали изъ орбитъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Постой! — не менѣе настойчиво и страстно кричали третьи. — Воды! Водой его облейте, чтобы очухался. А то што жъ такъ-то, коли онъ не въ себѣ... Ничего и не пойметъ...

— Вѣрно, вѣрно. Правда... чтобы понималъ, значится, почуялъ... Воды, воды! — кричали уже всѣ.

Нѣсколько красногвардейцевъ, громко топоча по ступенькамъ лѣсенки ногами и пихая, другъ друга, бросились въ хату.

Одинъ изъ нихъ мигомъ приташилъ цѣлое ведро.

Баба въ красномъ платкѣ вырвала у него воду.

У бабы уже на ходу силой завладѣлъ ведромъ новый красногвардеецъ и, подскочивъ къ офицеру, съ размаха вылилъ всю воду ему на голову, облившись и самъ.

Толпа захохотала надъ неловкимъ товарищемъ.

Теперь всякіе пустяки смѣшили ее.

Раненый весь затрепеталъ, зашевелилъ руками, слабо уперся объ землю ногами, приподнялъ голову...

Одинъ распухшій глазъ его полуоткрылся, другой — безжизненный и страшный мотался наружу.

По-видимому, офицеръ начиналъ приходить въ себя.

— А-а-а... буржуй! Очухивается... руби! Катай! Чего тамъ?! А то опять обомретъ! — съ неистовымъ злорадствомъ и съ неизбѣжными ругательствами заревѣли въ толпѣ.

Топоръ, поднятый обѣими руками палача, мелькнулъ въ воздухѣ.

Толпа затихла.

Красногвардеецъ — по профессіональной привычкѣ какъ-то гекнулъ и при ударѣ шумно выпустилъ воздухъ изъ широкой груди.

Ударъ пришелся по шеѣ, ниже уха.

Шмякнуло, хряснуло, фонтаномъ брызнула кровь.

— Вотъ такъ! Такъ! Ловко! Попили нашей кровушки... Теперь довольно. Однимъ меньше. Такъ его, биржуаза!.. — слышались злобные, удовлетворенные голоса.

Голова офицера склонилась къ правому плечу, и изъ перерубленной, выпертой хрящемъ наружу гортани вмѣстѣ съ брызнувшей струями кровью послышался хрипъ.

— Готовъ! Будетъ! Довольно! Давай другого! Другого подавай! Ну, шевелитесь тамъ, скорѣича, тувариши! Нечего мѣшкать... — въ кровавомъ опьяненіи, весело ревѣли въ толпѣ.

Подручные палача бросили хрипящее, съ подвернувшейся подъ плечо головой, судорожно подрыгивающее тѣло офицера и со смѣхомъ обтирая ладонями залитыя кровью лица, подбѣжали къ Матвѣеву.

Встряхнувъ за руки, они подняли его съ земли.

Раненый тяжко застоналъ и поддерживаемый своими мучителями, всталъ на колеблющіяся ноги.

Онъ тихо, точно воротъ рубашки жалъ ему горло, повелъ въ обѣ стороны головой, качающейся на тонкой юношеской шеѣ, какъ измятый цвѣтокъ на стебелькѣ, и переступилъ съ ноги на ногу, готовый упасть.

Въ блуждающихъ глазахъ его склоненнаго къ плечу лица и въ полуоткрытыхъ, запек-шихся кровью губахъ, изъ-за которыхъ блеснулъ оскалъ бѣлыхъ зубовъ, выражалась нестер-пимая мука.

На него тоже вылили ведро холодной воды, вытащенной тутъ же изъ колодца.

Юноша вздрогнулъ и точно пробудившись отъ тяжкаго сна, медленно провелъ рукой по разбитому лицу, открылъ глаза и тверже всталъ на ноги.

Въ глазахъ скользнули скорбное, страдальческое сознаніе и ужасъ.

— А-а-а!... Ахъ, оставьте... оставьте... что вы дѣлаете?.. кто вы? — закричалъ онъ и нагнувъ голову, порываясь бѣжать, безпомощно пошевелилъ плечами.

— А... не по нраву пришлось? Панокъ, биржуазъ. Ну-ка, хорошенько раздѣлай его, туваришъ, хорошенько... такъ на первый сортъ... какъ говядину, чтобы зналъ нащихъ!.. — пересыпая нестерпимыми по своей смрадности ругательствами, злорадствовали въ толпѣ.

— Ну скорѣе, скорѣйча, товарищъ Щедровъ, не мѣшкайте! Еше сколько дѣловъ впереди! — поторапливалъ комиссаръ.

— Убери руки!.. Руки, говорю, убери прочь, чо-ортъ! — примѣриваясь въ воздухѣ топоромъ къ бившемуся и извивавшемуся всѣмъ тѣломъ въ рукахъ подручныхъ раненому, зашипѣлъ на своихъ помощниковъ палачъ. — А то вразъ оттяпаю... за одно... потуль и видали... Возьми за локти его... за локти, говорю, возьми! Крѣпче! Ы-ыхъ, непопятные! Черти рогатые, пра, черти рогатые!..

Палачъ, повѣсивъ топоръ на сгибѣ руки, самъ торопливо показалъ, какъ надо держать юношу.

Подручные растянули въ стороны руки кричавшаго и еще порывавшагося бѣжать раненаго, крѣпко перехвативъ его локти.

Раненый задыхался. Нечеловѣческій ужасъ выразился въ его глазахъ.

— Такъ! — сказалъ палачъ.

Новый ударъ топора. Шмяканіе, короткій хряскъ костей.

Помню выстрѣлъ охотника, помню отчаянный крикъ на смерть раненаго зайчика, помню, какъ на заднихъ лапкахъ крутился онъ по снѣгу, а передними протиралъ окровавлен-ную мордочку съ разбитыми, незрячими глазами. Онъ кувырнулся и упалъ, вздрагивая въ предсмертныхъ судорогахъ... И больше ничего. Но крикъ его, чисто дѣтскій крикъ жалобы, тоски, испуга смертнаго и невообразимой муки потрясъ всего меня невыразимымъ ужасомъ,

жалостью наполнилъ мое сердце и эхомъ нечеловѣческой боли отозвался въ душѣ моей. Онъ навсегда запечатлѣлся въ моей памяти, и не могу я безъ дрожи во всемъ тѣлѣ вспоминать этотъ крикъ...

Юноша застоналъ, только разъ коротко, ужасно крикнулъ и облитый кровью, замертво упалъ на землю.

Лѣвая рука Матвѣева отвалилась отъ плеча, вмѣстѣ съ рванымъ рукавомъ