Матвѣевъ открылъ лихорадочно блестѣвшіе глаза.
— Что это... на улицѣ? — слабымъ голосомъ простоналъ онъ.
— Ничего, Петя. Это мальчишки забавляются. Ты лучше бы заснулъ.
— Да... я и такъ... все сплю... и сплю... пить... — говорилъ онъ, облизывая языкомъ медленно шевелившіяся, пересохшія губы.
— Сейчасъ придетъ сестра. Можешь подождать маленько? А тo мнѣ съ моей ногой...
Совсѣмъ явственно донесся звукъ выстрѣла.
— Тамъ... гдѣ-то стрѣляютъ...
— Да ничего. Успокойся. Это такъ, пустяки... — говорилъ Нефедовъ.
Выраженіе жалости и состраданія появилось на его мрачно нахмуренномъ, рѣшитель-номъ лицѣ.
На лѣсенкѣ, по коридорчику, потомъ въ передней послышались неровные, поспѣшные, заплетаюшіеся шаги бѣгущаго человѣка и въ распахнутую дверь, схвативъ себя одной рукой за грудь, другой за голову, вскочила Александра Павловна.
Дѣвушка была почти въ истерикѣ, задыхающаяся, съ безумными глазами.
— Боже... Боже мой!.. Что они дѣлаютъ!.. Что дѣлаютъ!.. — ломая руки и запрокинувъ голову, съ искаженнымъ, помертвѣвшимъ лицомъ, внѣ себя, кричала она. — Они... они... убиваютъ людей... раненыхъ... раненыхъ нашихъ... топорами... топорами... тамъ... тамъ... въ дворѣ… недалеко... какія-то дѣти пробѣжали... кричатъ...
Вдругъ подъ дѣйствіемъ внезапно озарившей ее мысли она быстро-быстро заметалась по комнатѣ.
Матвѣевъ недоумѣнными глазами испуганно слѣдилъ за всѣми движеніями дѣвушки...
— Кто это... тамъ? Большевики?
Ему никто не отвѣтилъ.
Пешевелился офицеръ съ повязкой на головѣ, полуоткрывъ одинъ заплывшій сине-багровой опухолью глазъ.
Схвативъ прислоненные къ углу печки костыли, дѣвушка совала ихъ въ руки Нефедову.
— Бѣгите, бѣгите... Спрячтесь тамъ... въ дворѣ... Тамъ солома. Заройтесь. Еще есть время... Скорѣе, скорѣе...
Нефедовъ покорно взялъ въ руки костыли, но не тронулся съ мѣста.
— Успокойтесь, сестрица — глухо проговорилъ онъ.
— Я никуда не пойду... да и поздно... да и не нужно...
Дѣвушка на мгновеніе остановилась передъ раненымъ. Гибкая, высокая и стройная въ своемъ сѣромъ костюмѣ сестры милосердія, въ бѣломъ передникѣ съ краснымъ крестомъ на груди, потрясенная и трепещущая, она вся была, какъ туго натянутая струна.
Ужасъ, смертныя опасенія, всепоглащающее и уже нескрывающееся чувство, безмѣрная мука и полное отчаяніе выразились на ея поблѣднѣвшемъ, поводимомъ судорогами лицѣ и особенно въ свѣтлыхъ глазахъ, казавшихся огромными.
— Ради Бога... ради Создателя умоляю васъ... Еще не все, пропало...— Голосъ ея безперерывно срывался. — Минутка... и все пропало... ради всего святого... ради матери вашей...
Раненый дернулся всѣмъ тѣломъ, исподлобья взглянулъ въ лицо дѣвушки и какъ-будто удивился.
Съ секунду съ выраженіемъ поразившей его догадки онъ пытливымъ окомъ глядѣлъ на сестру и вдругъ перевелъ глаза на полъ.
— Поздно! — глухимъ, безнадежнымъ голосомъ пробормоталъ онъ, зашевелился на мѣстѣ и вглядѣлся по сторонамъ.
Дѣвушка упала передъ нимъ на колѣни.
Нефедовъ вздрогнулъ и отшатнулся.
Она, вся трепещущая, своимъ умоляющимъ взглядомъ ища его взгляда, полубезумная, схватила его за руки.
— Не поздно... — не поздно… — внѣ себя лепетала она. — Скорѣе, скорѣе... если не ради себя, то... ради меня.
— Вы?... Вы?... — страшнымъ шопотомъ, который, казалось, поползъ и наполнилъ собою всѣ углы дома, воскликнулъ раненый. — Да какъ же это?... Я... я... самъ не зналъ... не подозрѣвалъ... Господи, да что же это? Зачѣмъ? Зачѣмъ?
Онъ встрепенулся весь. Глаза его вспыхнули. Все лицо озарилось какимъ-то непередаемымъ свѣтомъ, точно духъ его, неожиданно прорвавъ плотскія преграды, вырвался
на волю.
Съ секунду Нефедовъ съ любовью и неописуемой тоской глядѣлъ въ глаза дѣвушки. Да, онъ любилъ ее, и только сейчасъ неожиданно открылъ это и догадался, что ради него она, рискуя своей головой, осталась здѣсь.
И его вдругъ съ бурной, неудержимой силой потянуло къ жизни, къ счастію, къ отчаянной смертной борьбѣ...
Онъ поспѣшно схватился за костыли, сразу во весь ростъ приподнялся на нихъ, страшнымъ, нечеловѣческимъ по энергіи взоромъ обвелъ комнату, заглянулъ черезъ окно въ дворъ, измѣривая разстоянія и взвѣшивая возможности спасенія. Но въ тотъ же мигъ онъ сообразилъ, что борьба безполезна, надѣяться не на что. Онъ какъ звѣрь въ крѣпкихъ тенетахъ. Сердце его упало и какъ бы въ изнеможеніи, онъ снова опустился на сундукъ.
Взглядъ его ушелъ внутрь. Въ глубинѣ обращенныхъ на дѣвушку зрачковъ выразились и удивленіе, и нѣжность, и сожалѣніе, и страданіе, и какъ-будто горькій, кроткій укоръ.
На глазахъ сестры лицо его какъ-то вдругъ померкло, осунулось, изъ блѣднаго стало сѣрымъ и покрылось множествомъ морщинъ, точно въ мигъ одинъ затянули его старымъ пергаментомъ и по пергаменту провели рѣзкія полоски карандашемъ.
— Поздно, поздно... — шепталъ онъ побѣлѣвшими губами, поводя быстрыми глазами отъ дверей къ окну и обратно. — Если бы раньше… — въ смертельной тоскѣ вырвалось у него.
Но дѣвушка и слушать ничего не хотѣла.
Она продолжала умолять его и тащила за руки.
— Милый мой, родной... радость и счастье мое... Скорѣе, скорѣе... Я не могу... Я не переживу васъ... Съ вашей смертью для меня все кончено... Я не могу допустить такого ужаса… такого несчастья... Неужели для того только встрѣтились, чтобы...
— Безполезно. Не судьба, не судьба... родная.
Онъ схватился за голову.
Съ улицы подъ окнами передней комнатки послышалась рѣзко отдававшаяся стрѣльба, пьяные крики, ругань, топотъ лошадиныхъ копытъ, шмыганіе человѣческихъ ногь, грохотъ, шипѣніе и гудки автомобилей.
Дѣвушка вскочила съ колѣнъ и съ быстротою испуганной лани выбѣжала изъ дома, крѣпко прихлопнувъ за собою входную дверь.
У нея мелькнула въ головѣ отчаянная мысль — не допустить большевиковъ въ комнату къ раненымъ.
— Куда? Зачѣмъ? Не надо, не надо! Не уходите! — громовымъ голосомъ крикнулъ Нефедовъ, поспѣшно бросившись на своихъ костыляхъ вслѣдъ за дѣвушкой.
Она была уже въ дворѣ и ничего не слыхала.
Раненый въ раздумьи съ секунду помедлилъ у порога, потомъ рѣзко повернулся и, подойдя къ сундуку, снова сѣлъ на него.
