тѣлѣ.

Матвѣевъ лежалъ, страшно страдая. У него изъ живота извлекли осколки гранаты, но за отсутствіемъ антисептическихъ средствъ не удалось предотвратить воспаленія брюшины.

Офицера только третьяго дня привезли изъ-подъ Екатеринодара.

У него была тяжкая рана головы съ раздробленіемъ черепныхъ костей.

Онъ по цѣлымъ часамъ находился въ забытьи, стоналъ, икалъ и только изрѣдка приходилъ въ себя.

При нихъ добровольно осталась сестра милосердія — Александра Павловна.

Побудило ее къ такому поступку и чувство человѣколюбія и нѣчто другое, болѣе мощное и личное.

У нея не хватило силъ разстаться съ Нефедовымъ.

Еще въ началѣ похода въ санитарномъ отдѣлѣ она случайно познакомилась съ прапорщикомъ, когда Нефедовъ, раненый въ бокъ, раза четыре на остановкахъ приходилъ туда на перевязку.

Тогда рослый, статный, съ боевой выправкой прапорщикъ обратилъ на себя ея особое вниманіе.

Ей понравилась его кудрявая, гордо поставленная голова на могучихъ плечахъ, широкое лицо съ короткимъ, прямымъ носомъ. Сѣрые, огневые глаза его, опушенные черными рѣсницамн подъ густыми бровями, глядѣли открыто, спокойно и смѣло въ глаза всякому человѣку.

Казалось, ничто не могло ни смутить, ни испугать его.

«Что-то львиное въ немъ», — глядя на Нефедова, каждый разъ думала дѣвушка.

Рана тогда у прапорщика была хотя и не тяжелая, но мучительная.

При всякомъ посѣщеніи ему предлагали остаться при обозѣ до выздоровленія. Прапорщикъ съ усмѣшкой, но рѣшительно каждый разъ отвѣчалъ: «Если съ такими пустяковыми царапинами валяться въ обозѣ, то кто же воевать будетъ?!» По окончаніи перевязки забрасывалъ винтовку за плечо и, не теряя ни одной минуты, уходилъ въ свою часть.

Судьба снова столкнула Александру Павловну съ Нефедовымъ.

Отъ самой Георгіе-Афипской до Елизаветинской они ѣхали въ одной повозкѣ.

Видя его на походѣ и здѣсь безпомощнымъ калѣкой, но всегда бодрымъ, съ стоическимъ терпѣніемъ переносящимъ всяческія лишенія и страданія, подолгу бесѣдуя съ нимъ, дѣвушка передъ уходомъ Добровольческой арміи вынуждена была признаться самой себѣ, что разстаться съ Нефедовымъ она не въ силахъ.

Между ними не было сказано ни единаго слова о любви и по наблюденіямъ Александры Павловны раненый далекъ былъ оть мысли о какомъ-либо чувствѣ.

Его всецѣло поглощали думы о судьбѣ Добровольческой арміи и Родины.

Это не могло не огорчать дѣвушку.

И она грустила.

Съ утра перевязавъ, накормивъ и напоивъ раненыхъ, сестра отъ нервнаго безпокойства положительно не находила себѣ мѣста: то сложивъ руки, неподвижно сидѣла, то подходила къ окну и выглядывала на улицу, то, наконецъ, выскакивала на дворъ и перегнувшись черезъ

низкій досчатый заборъ, вслушивалась и всматривалась въ направленіи Екатеринодара.

Кромѣ крика пѣтуховъ, изрѣдка доносившагося съ разныхъ концовъ станицы, не слышно было ни единаго звука, даже собаки не лаяли и не видно было ни одного человѣка.

Эта зловѣщая пустынность и тишина еще сильнѣе взвинчивали ея и безъ того возбужденные нервы.

«Чего я боюсь? — ободряла себя дѣвушка, присѣвъ на край длинной скамьи, противъ святого угла съ образами, украшенными вѣнчиками изъ бумажныхъ бѣлыхъ, красныхъ, лиловыхъ и зеленыхъ цвѣтовъ. Она облокотилась на выступъ коричневаго застекляненнаго поставца, наполненнаго рубомъ поставленными разнокалиберными тарелками, рюмками, стаканами. Въ гнѣздовища, вырѣзанныя въ доскахъ полокъ, были воткнуты мельхіоровыя ложки, вилки и ножи. Вѣдь не звѣри же они. Вѣдь свои же русскіе люди. Сердце-то у нихъ есть. И что имъ эти несчастные калѣки? Они уже безвредны. Наконецъ, можно будетъ и поговорить съ ними. Ну, во имя ихъ матерей, женъ, невѣстъ, сестеръ буду просить, молить. Нѣтъ, это у меня нервы разошлись. Богъ дастъ, ни до чего такого... не дойдетъ».

Она обдумывала, какія слова скажеть большевикамъ при ихъ приходѣ, какъ будетъ въ случаѣ какой опасности заступаться за несчастныхъ.

Нефедовъ вчера былъ пораженъ, когда узналъ, что армія ушла, бросивъ ихъ.

Съ секунду онъ стояль блѣдный, что-то соображая, потомъ на своихъ костыляхъ поспѣшно выскочилъ на улицу и, вернувшись, горячо, страстно сталъ упрашивать сестру не оставаться съ ними, а бѣжать вслѣдъ за арміей, тѣмъ болѣе, что послѣднія повозки обоза только что вытягивались изъ станицы и въ воздухѣ еще носился шумъ отъ людского гомона, стука колесъ и топота копытъ.

Сестра наотрѣзъ отказалась.

— Если бы я былъ увѣренъ, что на костыляхъ догоню обозъ, я непремѣнно ушелъ бы отсюда, — сказалъ Нефедовъ, — но мнѣ не догнать... — помолчавъ, онъ добавилъ: — А вы, сестрица, напрасно не слушаетесь моего совѣта, раскаятесь, горько раскаятесь.

До сегодняшняго утра онъ не проронилъ больше ни слова, ночью долго молился, всталъ рано, вымылся, выбрился, перемѣнилъ бѣлье и надѣлъ все самое лучшее изъ уцѣлѣвшихъ у него одеждъ.

Сейчасъ Нефедовъ сидѣлъ на сундукѣ, покрытомъ тонкимъ кавказскимъ коврикомъ, протянувъ по крышкѣ забинтованную раненую ногу, здоровую опустивъ на полъ и усиленно курилъ папиросу за папиросой, часто взглядывая на великолѣпную, бѣлую шею и нѣжный, задумчивый профиль сестры съ высокимъ, чистымъ лбомъ, увѣнчаннымъ роскошными, вьющимися у ушей, русыми волосами, собранными на макушкѣ въ большой, тугой узелъ.

«А хороша эта дѣвушка... какъ хороша... и мила... — мелькнуло въ головѣ Нефедова. Раньше онъ хотя и замѣчалъ ея красоту, но никогда не отдавалъ себѣ такого яснаго отчета, какъ сейчасъ. И сердце великодушное, прекрасное, иначе... зачѣмъ бы ей оставаться здѣсь?!»

Ему стало жаль ея и захотѣлось хоть чѣмъ-нибудь выразить ей свое расположеніе.

— О чемъ вы задумались, сестрица? — спросилъ раненый.

Дѣвушка вздрогнула и очнулась.

Съ ласковой внимательностью глядѣлъ на нее партизанъ.

Всякій разъ взглядъ этихъ смѣлыхъ, умныхъ глазъ притягивалъ, смущалъ и приводилъ ее въ трепетъ.

Сейчасъ въ первый разъ она замѣтила въ этомъ взглядѣ что-то не безразличное къ ней, согрѣвающее.

И ей хорошо стало на душѣ.

Она расцвѣла и ожила.

Дѣвушка не успѣла еще ничего ответить, какъ Нефедовъ, бросивъ окурокъ на блюдечко на столѣ передъ образами и накладывая изъ сѣренькаго кисета щепотку табаку на клочекъ старой газетной« бумаги, скручивалъ новую папироску и пониженнымъ голосомъ продолжалъ:

— Вы все думаете, сестрица, объ этихъ негодяяхъ, которые вотъ-вотъ, что ни видно, пожалуютъ къ намъ? Бросьте, не волнуйтесь. Теперь уже не стоитъ. Я предупреждалъ васъ, чтобы вы ни за что не оставались. Не послушались. И напрасно. На что вы разсчитывали? На ихъ великодушіе? Поймите, что у бѣшеной собаки скорѣй его найдете, чѣмъ у этихъ пьяныхъ скотовъ... Въ лучшемъ случаѣ вы увидите то, чего пусть бы никогда и во снѣ не увидать...

— Да что вы... что они могутъ сдѣлать? — вся всколыхнувшись, воскликнула сестра, встревоженно и прытливо взглянувъ въ лицо прапорщика.

Нефедовъ, обслюнивъ языкомъ бумажку и своими длинными, ловкими пальцами мастерски скрутивъ