желѣзомъ жгли его.
Онъ, стиснувъ зубы, не обращалъ на нихъ никакого вниманія. Все равно, конецъ.
Но безпокойство, но догадка о чемъ-то неисполненномъ, недодѣланномъ все время не только не покидали его, но усиливались.
Вынувъ револьверъ изъ кобуры, Клушинъ нечаянно взглянулъ на Кистера, вспомнилъ мучавшее его и обрадовался.
Пригожее, чернобровое, съ обострившимися чертами, съ страдальческими складочками, лицо Кистера посинѣло.
Въ забытьи онъ слабо дышалъ.
«Слово далъ, слово офицера россійской Императорской арміи. А оно нерушимо. Сдер-жать надо!» — сь радостью подумалъ Клушинъ.
Онъ долго примѣривался и, наконецъ, приложилъ-таки дуло револьвера къ уху Кистера, слабо дѣйствующимь пальцемъ съ усиліемъ нажалъ на спускъ.
Подъ шинелями раздался глухой стукъ.
«Агa, теперь не встанетъ! — сь удовлетвореніемъ подумалъ Клушинъ. Ему стало легко, точно большая тяжесть оторвалась отъ сердца. — Слово сдержалъ».
Онъ усталъ и передохнулъ не больше одной секунды, но она протянулась въ его сознаніи, какъ безконечный ударъ въ вѣчности. Онъ спѣшилъ, боясь, чтобы кто-нибудь не помѣшалъ выполнить задуманное и съ усиліемъ, потому что каменѣла рука, поднялъ револьверъ къ своему виску...
«Готовъ!»
Раздался второй стукъ, точно на досчатое дно повозки швырнули небольшой камень.
Сестра въ завываніи бури услышала два странныхъ, подозрительныхъ стука и очнувшись отъ своихъ думъ, чуя что-то недоброе, закоченѣвшими руками отдернулаодѣянія, закрывав-шія раненыхъ.
Вѣтеръ рванулъ и завертѣлъ.
На мигь въ носъ сестрѣ ударило кисловатымъ запахомъ пороха и крови и унеслось.
Передъ ее глазами на днѣ повозки лежали рядышкомъ два окровавленные трупа.
Вьюга съ злобнымъ воемъ заносила ихъ мертвыя, еще не остывшія, лица.
Сестра снова закрыла ихъ шинелями.
Она такъ привыкла къ сплошнымъ ужасамъ, что событіе это не потрясло и даже не удивило ее.
Она сама изъ послѣднихъ силъ боролась съ холодомъ и усталостью и только еще ниже поникнувъ головой, продолжала идти рядомъ съ повозкой.
По мѣрѣ того, какъ продвигался обозъ, стоны больныхъ и раненыхъ все усиливались, а снѣжный буранъ все неистовѣе и неистовѣе бушевалъ и ревѣлъ.
Въ такой обстановкѣ путешествіе продолжалось цѣлый день, хотя между Шенджи и станицей Калужской насчитывается едва ли болѣе 16-ти верстъ.
Къ вечеру побрасавъ въ пути множество поломанныхъ, застрявшихъ въ грязи, занесенныхъ снѣгомъ повозокъ и выбившихся изъ силъ лошадей, головныя части обоза втянулись въ станицу Калужскую.
Не меньше, какъ на четверть аршина степь была покрыта снѣжнымъ саваномъ, который на большихъ пространствахъ плавалъ по насыщенной снѣгомъ водѣ.
Мало-по-малу раненые притихли.
Одни изъ нихъ лежали въ окоченѣніи и безпамятствѣ, обмороженные, другіе, благодаря реквизированному въ станицѣ Рязанской одѣянію, доѣхали благополучно.
Въ Калужской линейной станицѣ, куда съѣхались обозы соединенныхъ армій и куда, не исполнивъ возложенной на нее боевой задачи, вернулась Кубанская армія, каждый дворъ былъ набитъ повозками и лошадьми, многіе фургоны и автомобили кубанцевъ стояли прямо на улицахъ и площадяхъ, въ домахъ ютилось по двадцати и болѣе человѣкъ въ каждой комнатѣ.
Въ продовольствіи чувствовался недостатокъ, такъ какъ станица была не хлѣборобная, а промышляла нефтью и сама питалась съ базаровъ близкаго Екатеринодара, къ которому доступъ теперь былъ закрытъ.
Голодъ заглянулъ всѣмъ въ глаза.
Отъ безкормицы, переутомленія и непогоды въ дворахъ падали лошади.
Къ ночи вѣтеръ упалъ, буранъ стихъ, но снѣгъ усилился.
Теперь онъ валилъ на землю частыми, крупными хлопьями.
XXIX.
Добровольцы, съ самимъ Корниловымъ во главѣ, выйдя изъ Шенджи, направились на станицу Ново-Дмитріевскую и черезъ нѣсколько часовъ похода не имѣли на себѣ ни одной сухой нитки.
Помимо холода, дождя, вѣтра, а потомъ пурги, донимавшихъ ихъ и сверху и со всѣхъ сторонъ, съ недалекихъ Кавказскихъ горъ въ степь ринулись потоки и въ короткое время всѣ безчисленныя низины наполнились водой, буераки и балки обратились въ бурныя рѣчки, а
ручейки и рѣчушки разлились въ цѣлыя рѣки.
Мосты почти повсюду снесло, а гдѣ они уцѣлѣли, то посерединѣ широкихъ водныхъ пространствъ сиротливо торчали наружу верхушки перилъ, а поверхъ мостовыхъ настиловъ хлестала вода.
Добровольческой пѣхотѣ во многихъ мѣстахъ пришлось брести по грудь въ водѣ.
Пушки перетаскивали и лошадьми, и на рукахъ.
Отъ командующаго арміей до послѣдняго рядового, всѣмъ выпала одинаковая доля.
Пока шелъ дождь, двигаться по грязи и по водѣ въ полномъ боевомъ снаряженіи было трудно.
Но вотъ похолоднѣло, усилился вѣтеръ и закрутилъ снѣжный буранъ.
Ни впереди, ни по сторонамъ не было видно ни зги.
Люди, выходившіе изъ рѣкъ, съ ручьями стекавшей съ нихъ воды, сразу облѣплялись снѣгомъ и обмерзали.
Вѣтеръ захватывалъ духъ въ груди и валилъ съ ногъ долой.
Казалось, самыя стихіи ополчились противъ добровольцевъ, казалось, самая злобная вражеская фантазія не могла придумать болѣе мучительной пытки, какую наслала природа на эту кучку несчастныхъ, обездоленныхъ людей, казалось, такую кару Божію, обрушившу-юся въ степной пустынѣ, не въ силахъ было вынести ни одно живое существо.
Но впереди своихъ желѣзныхъ полковъ ѣхалъ въ сопровожденіи конвоя на великолѣп-ной, игреневой масти, кровной лошади одинъ человѣкъ.
Онъ былъ не высокъ ростомъ, тонокъ, худъ, на видъ хилъ и слабъ, но стальной закалъ его тощаго тѣла, видимо, не уступалъ желѣзной волѣ его титаническаго духа.
Человѣкъ этотъ былъ Корниловъ.
Армія обожала его, беззавѣтно вѣрила ему и знала, что разъ, не взирая ни на какія стихійныя преграды, ведетъ ее Корниловъ, значить, такъ надо, значитъ, иначе нельзя.
Да и дѣйствительно, невозможно было терять ни одного дня.
Корнилову, какой бы то ни было цѣной, необходимо было взять Екатеринодаръ, пока большевики не укрѣпились въ немъ и не стянули силы отъ Новороссійска и Ставрополя.
Безъ занятія Екатеринодара всѣ уже принесенныя добровольцами тяжелыя жертвы мало того что пойдутъ на смарку, но и самой арміи грозила неизбѣжная поголовная гибель.
