Мы тронулись. Объезжая советскую полевую кухню, каждый из нас дружески махнул рукой стоявшим на обочине советским военнослужащим.

— Товарищ поручик, откуда здесь взялись русские? — неожиданно спросил мой все еще не наказанный водитель.

Вопрос застал меня врасплох. Поэтому я немного помолчал, взвешивая, стоит ли делиться с ним вчерашней новостью? Никаких распоряжений в этом отношении не поступало.

Малечек обо всем догадался сам.

— Все понятно, — решил он, явно довольный собственным открытием, — у нас будут совместные учения.

Чувствовалось, что он прямо сгорает от нетерпения поделиться своей догадкой с остальными. Совершенно, кстати сказать, напрасно: ведь и у других глаза на месте, да и с серым веществом дело обстоит не хуже, чем у Малечека. Словом, каждый наверняка уже сделал вывод и без его помощи.

— Да. Будем учиться действовать совместно, — коротко ответил я. — Поэтому надо стараться больше обычного.

— Мы уж постараемся, — заверил Малечек.

Стоило ему это сказать, как в наушниках раздался голос Пехачека:

— У меня поломка. Судя по всему, коробка передач, товарищ поручик.

Я отдал приказ роте остановиться и с большим трудом пробрался по снегу к его танку.

Членов экипажа я нашел склоненными над трансмиссией. Мне показалось, что их больше, чем должно быть. Я начал считать. Их действительно было больше. На одного человека. Им оказался мой сосед по комнате поручик Прушек.

— Вот хорошо, что ты здесь, — сказал я. Его присутствие подействовало на меня успокаивающе.

— Я всегда стараюсь быть там, где я нужен. И с теми, кому я нужнее всего, — с гордостью произнес Прушек. Он передвинул ушанку на затылок и склонился над трансмиссией, словно хирург во время сложной операции.

К ремонту подключился весь экипаж. Самым инициативным оказался Гисек. Он понимал, что вопрос о его нетактичном поведении при встрече с комендантским патрулем встанет на повестке дня сразу же по возвращении с учений, и теперь старался изо всех сил.

Через несколько минут руки у всех были черными, а из двигателя на глазах исчезали всевозможные приборы и агрегаты — к поломке требовалось подобраться. Быстро отворачивались гайки, ослаблялись крепления. Мороз не стал слабее, но по лицам людей градом катился пот.

Подъехал автокран, чтобы по окончании подготовительных работ поднять неисправную коробку передач, а на ее место поставить другую.

— Тебе лучше оставить нас и идти вперед, — посоветовал поручик Прушек, не поднимая головы от двигателя. Я здесь разберусь, будь уверен. Когда закончим, проверим на ходу, и я пошлю ребят догонять тебя. Возможно, им это еще удастся.

Я рассудил, что он прав, и отдал приказ трогаться. Но одно мне было ясно: с возможностью ребят догнать нас Прушек явно перебарщивает. Эту пятерку ждет не один час тяжелой работы на лютом морозе.

В район сосредоточения мы вышли точно в установленное время. Тем не менее у командира батальона надпоручика Матраса были к нам претензии.

Он сразу же отчитал меня за задержку около советской полевой кухни. Я хотел возразить, что ни при каких условиях нельзя упускать возможности перекинуться добрым словом с друзьями, но благоразумно оставил свои мысли при себе. Не дело оправдываться офицеру, даже если обвинение и не очень справедливо. Потом командир батальона отметил, что Метелка и Чадек мастерски выпутались из сложной ситуации и догнали роту. Но об этом было сказано походя. О ремонте он не обмолвился ни словом, будучи, видимо, уверен, что там, где Прушек, — проблем нет и не будет.

На запоздавший обед нам подали гуляш с макаронами. После еды Незбеда заявил, что недалеко от нас, в лесу, расположились советские летчики. Не успел я получить объяснения, зачем Незбеду понесло в лес, как рота направилась в указанную сторону. Мне осталось лишь присоединиться к ней.

Неподалеку от нас и в самом деле стояли палатки, возле них оказались советские солдаты. Завидев нас, они вышли навстречу… Через несколько минут бойцы уже закуривали, обмениваясь сигаретами. Это была группа авиационного обслуживания. Вскоре появился лейтенант, который отрекомендовался начальником группы.

Один советский солдат принес из палатки фотоаппарат, и началось… Сначала запечатлели меня с лейтенантом, потом всех вместе, потом решили сниматься группами.

Через некоторое время мы всей толпой пришли в расположение моей роты. И опять фотоаппарат, опять фотографирование — на танках и перед ними, группами и поодиночке. К нам присоединились командир батальона и поручик Влчек. Однако много дел ждало и советских друзей, и вас, поэтому вскоре мы простились. Только на сегодня, как было подчеркнуто при расставании.

Мы осмотрели и основательно проверили танки, затем пешком прошли участок местности, где назавтра нам предстояло атаковать «противника». Это была не самая приятная прогулка. Опять подморозило. Ветер спрессовал снег в торосы, острые как бритва. Каждую минуту кто-нибудь из нас скользил и падал с обледеневшего гребня. Один раз такое случилось и со мной.

До темноты следовало позаботиться о дровах. Стоило нам об этом подумать, как откуда ни возьмись, словно в сказке, появился человек в егерской фуражке.

— Вы командир этих орлов? — обратился он ко мне, указывая на парней, разглядывавших стройные сосны, высившиеся невдалеке от лагеря. Я кивнул, хотя на самом деле командовал лишь частью из них.

Он отвел меня несколько в сторону и доверительно взял за локоть.

— Скажите им, — снова повернулся он в сторону солдат, — чтобы они не вздумали брать дрова из поленниц или рубить здоровые деревья. Топить нужно сушняком! Пойдемте, я покажу вам, где его взять.

Не дожидаясь моего согласия, он пошел вперед. Я за ним. Если бы не его решительность, я бы, наверное, отправил с ним Пилначека.

Егерь водил меня по лесу и показывал, какие деревья можно рубить, а я бродил за ним.

— Дерево — слишком ценное сырье, чтобы сжигать его в костре, — поучал он меня между делом.

Мне хотелось возразить, что человек не менее ценен и я не дам своим солдатам замерзнуть. Однако я решил промолчать. В общем, ничего не случится, если ребята немного поработают. По крайней мере, согреются дважды: при рубке и при топке.

Все отправились за сушняком в хорошем настроении и действовали не хуже опытных лесорубов. Я ходил между группами, изредка отзывая кого-нибудь в сторону и приказывая разуться: надо было проверить, сухие ли у солдат ноги. Если носки оказывались хоть чуть-чуть мокрыми, я отсылал солдата в палатку переобуться. Простудные заболевания — далеко не лучший итог учений. Это было ясно всем.

Гора дров возле палаток быстро росла. Наконец я решил, что заготовленного топлива вполне должно хватить. Тени становились длиннее, мороз крепче. Мы торжественно повалили последний сухой ствол.

Наш обратный путь лежал мимо палаток советских воинов. Возле них творилось такое, отчего у меня, например, дух захватило. Обнаженные до пояса, солдаты растирались снегом и поливали друг друга ледяной водой.

— Брр, — содрогнулся Малечек. — Это невероятно, ведь так можно лишиться остатков здоровья!

Словами он не ограничился и направился к одному из бойцов, которому эта процедура была явно по душе, — тот громко напевал и посмеивался.

— Ты что, из Сибири? — спросил Малечек, подойдя ближе, но не настолько, чтобы попасть под ледяные брызги.