Ведущая устраивается в кресле, и мы снова начинаем. Вступительное слово для камеры, адресованная мне улыбка, мое лицо на напольных мониторах. Судя по всему, я что-то рассказываю.

– Мое первое впечатление о вашей стране, – говорю я, – это всеобщий страх.

Улыбка плавно сменяется выражением озабоченности и понимания.

– Да-да. Это потому, что у нас объявлено чрезвычайное положение.

– Не знаю, что и почему, главное – все напуганы.

– Для нас настали тяжелые времена. Мы столкнулись с очень серьезной проблемой, терроризмом. Впрочем, вам это известно.

– У вас действительно идет какая-то война.

– Да, образно выражаясь. Уже пять лет с нами воюют террористы: они взрывают торговые центры и общественные здания. Убивают сенаторов и судей. Мы все ужасно напуганы. Я тоже всего боюсь. Но страшнее всего молодым родителям. У меня пока нет своих детей. Ноя очень люблю детей и, возможно, со временем, когда появится свободное время и найдется достойный… – Она умолкает и, вспыхнув, поправляет наушник. Сверяется с записями, кивает. – Ах да, терроризм. С тех пор как в стране было объявлено чрезвычайное положение, погибло уже более двух тысяч людей.

Ведущая умолкает, выслушивая реплику суфлера.

– Тут пойдет новостной видеоролик со зверствами. Хотите посмотреть?

На мониторах стали сменяться немые кадры новостей, в основном репортажи с мест трагедии: обрушиваются здания, бегут люди, полицейские разгоняют зевак, изуродованные трупы крупным планом: торсы с выпущенными кишками, разбитые до неузнаваемости лица. Камера будто смакует страшные кадры. У нас такого не практикуют, и я с непривычки отвожу взгляд.

– Да, подобное зрелище выдержит не всякий. Это дело рук террористов. Теперь вы понимаете, почему люди, как вы выразились, напуганы?

– Вы забыли упомянуть полицию. Собеседница растерянно хлопает ресницами.

– Полицейские нас защищают, нам их остерегаться незачем. Пусть боятся террористы и их сторонники.

Пожимаю плечами: разбирайтесь сами, это не моя страна.

– Но вы же, англичане, прекрасно знаете, что такое терроризм. И ваша полиция делает все возможное, чтобы отлавливать негодяев, которые убивают ни в чем не повинных людей.

Киваю.

– И еще: Англия свободная страна.

Киваю. Тут взгляд случайно падает на монитор, установленный чуть дальше Магдалены. Поначалу на нем фигурировало мое лицо, но теперь транслируется нечто совершенно иное. Черно-белое размытое изображение постепенно обретает резкость, подается в сторону, и на экране возникает лицо живого, но сильно избитого человека. Он шевелит глазами. Несчастный уже при смерти, повсюду кровища, на носу и щеках – свежие раны.

Магдалена щебечет как ни в чем не бывало.

– Мы тоже свободный народ. Наша страна – родина великих поэтов и писателей, она славится сырами и красивыми женщинами.

Не в силах отвести взгляда от экрана, я смотрю на страдальца. Знакомое лицо.

– Мне часто говорят, что я – типичная представительница своего народа.

– Что это?

Она глядит на меня, ожидая комплимента.

– Что они здесь показывают?

Едва я раскрыл рот, ужасные кадры исчезли, и я увидел собственное, перекошенное от волнения лицо. Магдалена оборачивается, проследив за моим взглядом, но не видит ничего необычного.

– Это камера номер два, ваша камера. Моя – камера номер один. А третья – для общих планов. Придется вырезать, да? – Вопрос обращен к безмолвным слушателям в центральной аппаратной. Ведущая вслушивается и, кивнув, сверяется со сценарием. Снова кукольная улыбочка на угодливой мордашке. – Продолжаем?

Пожимаю плечами: почему бы и нет. Пусть снова покажут израненное лицо – это зрелище было рассчитано на меня, Магдалена совершенно не в курсе дел.

– Меня очень интересует один вопрос, – говорит ведущая, зачитывая со своих листков. – Как бы поступили в Англии, свободной стране, если бы к вам незаконно въехал какой-нибудь иностранец и стал оказывать поддержку террористам?

Я обмираю. Ведущая хлопает глазками, ждет, что я отвечу. Перед ней мне незачем откровенничать, а вот тем, кто слушает в аппаратной, знать бы не помешало. Пожалуй, теперь самое время переходить в наступление.

– Ну… – тяну время. – А этот человек сознательно пошел на такой шаг или стал невольным орудием в чьих-то руках?

Глаза Магдалены остекленели: она слушает, что ей говорит суфлер в наушнике. Потом произносит:

– Не исключено, что им воспользовались, но ведь он убил офицера службы безопасности.

– И все-таки, может быть, он невиновен.

– Как же так? – недоумевает Магдалена. Это уже ее собственные мысли. И тут она передает мне чужой вопрос: – Если этот человек не злоумышленник, то по логике вещей он при первой возможности сам бы пришел в полицию и во всем признался. Допустим, что вместо этого он сбежал и предпочел укрыться у диссидентов. И в довершение всего напал на стражей правопорядка при исполнении и ограбил их. Что его ждет по законам вашей страны?

– Справедливый суд, – отвечаю я, – по всем правилам.

Я хоть и стараюсь не подавать виду, но в душе здорово напуган. Глупенькая кукла передает мне чужие слова, и я прекрасно знаю, что чревовещатель слышит весь наш разговор.

– Значит, вы не выслали бы его на родину? Качаю головой.

– И сколько бы продлился судебный процесс?

– Порядком.

Это не угроза; во всяком случае, у них еще кое-что припасено. На мониторе за спиной Магдалены появляется следующий эпизод: человек привязан к металлическому стулу, голова пристегнута ремнями к железной спинке. Изо рта вывалился язык, на котором закреплены два металлических зажима с проводами, тянущимися куда-то за кадр. Несчастный, разбираемый страхом и отчаянием, бешено вращает глазами. Тут все его тело содрогается от сильнейшего спазма, лицо деревенеет. Он бьется в путах, язык дергается, пот струится изо всех пор. Он совершенно беспомощен против нечеловеческой боли. Я отвел взгляд, как только все понял, но было уже слишком поздно: картина накрепко засела в мозгу. Ведущая ни о чем не подозревает: смотрит, что у нее дальше по списку.

– Перейдем к следующему вопросу: ваше впечатление о людях. Нас не зря называют радушными хозяевами, мы славимся своим гостеприимством. Вы успели завести себе друзей, верно?

В это время сюжет меняется: вместо изуродованного пытками лица на экране возникает танцующая молодая особа. Дело происходит в ночном клубе: девица в обтягивающем топе и микроскопической юбке крутится вокруг мужчины, который много старше ее. Девица подается к камере, и я вижу ее лицо: это Петра.

– Нет, – слышу свой голос. – Друзей завести я еще не успел.

– А как насчет, – Магдалена меня поддразнивает, сверяясь со своими научными изысканиями, – прелестной молоденькой подружки?

– Нет, – отвечаю. – Ничего такого.

На экране возникает спальня. Свет выключен, кто-то возится на кровати. Скоро возня прекращается, кто-то встает с постели и идет к выходу. Дверь открывается и луч света на миг освещает эротичный изгиб бедра. Это Петра: она обнажена, лежит на боку, спиной к скрытой камере.

Заметив, что я отвлекся, Магдалена сердито надувает губки и оборачивается к монитору – и тут же картина сменяется. Теперь нам показывают корт и шестнадцатилетнюю теннисистку. Эта девчонка – Петра, снятая на видеопленку несколько лет назад. Она здорово играет: подача, стремительный удар по мячу. И