И они устроили ступеньки, распотрошив ряди этого пачку старых журналов.

Я знаю, найдется люди, которые станут утверждать, будто они все равно не могли войти в этот город независимо от наличия либо отсутствия журнальных ступенек, хотя эти же самые люди в свое время наверняка поступали аналогичным образом — просто сейчас они об этом забыли. Итак, Розамунда и Фабиан поднялись по ступенькам и вошли в город через монументальные ворота, которые они соорудили из поэтических томов Мильтона и Маколея. Я не берусь в деталях описать, как все это происходило — то ли они становились меньше, то ли город увеличился в размерах, но факт остается фактом: они вошли внутрь.

Улица, на которой они очутились, миновав арку городских ворот, не была похожа ни на одну из недавно построенных ими улиц, но детей это не смутило — мало ли какие изменения могут произойти с вещами, когда смотришь на них с разных точек зрения.

Двигаясь вдоль улицы, они скоро вышли на площадь в центре города и, расположившись на одной из стоявших здесь скамеек, начали вслух удивляться собственному уму и сноровке, благодаря которым было построено все это великолепие. Затем они поднялись на городские стены — высокие мощные стены, составленные из томов Энциклопедии и Биографического Словаря — и увидели вдалеке за коричневой равниной ковра нечто огромное и сверкающее, похожее на гору странной прямоугольной формы. Внезапно прямо у них на глазах часть поверхности горы начала сама по себе выдвигаться вперед, и только когда по краям ее блеснули медные ручки, Фабиан догадался:

— Э, да это же наше бюро! — сказал он.

— Я предпочла бы, чтобы оно было чуть поменьше, — невольно поежившись, заметила Розамунда. Бюро и впрямь подавляло стороннего наблюдателя своими размерами — судите сами, оно было гораздо выше дворца, домов и крепостных стен города.

Пока они обсуждали это удивительное явление, ящик бюро продолжал медленно выдвигаться. При этом внутри ящика происходило какое-то движение; стеклянная крышка одной из коробок начала приподниматься и наконец приняла вертикальное положение, папиросная бумага заходила волнами как море в штормовую погоду — кто-то явно пытался выбраться из-под нее наружу. Но вот в одном месте бумага прорвалась, и из дыры показался солдат в темно-синем мундире, за ним — еще один, и еще, и еще. Выкатив откуда-то из глубины ящика здоровенную катушку ниток, они начали спускаться по ним на пол комнаты. Всего дети насчитали пятьдесят пехотинцев, каждый из которых имел винтовку с примкнутым штыком, высокий кивер и пышные гренадерские усы; кроме них там еще были сержант, барабанщик и конный офицер, сидевший в седле как влитой (что, впрочем, неудивительно, поскольку он был отлит из олова, точно так же, как и его лихой скакун).

Когда весь отряд оказался внизу, офицер взмахнул саблей, барабанщик выбил дробь, и солдаты, построившись в колонну по четыре, двинулись к распахнутым настежь воротам города. Вид у них был самый что ни на есть решительный, а размерами они не отличались от обыкновенных людей — по крайней мере, так казалось при взгляде с городских стен.

Страшно перепугавшись, дети покинули свой пост на стене и заметались по улицам в поисках какого-нибудь укрытия.

— Смотри, смотри, это же наш собственный дом! — закричала вдруг Розамунда. Они были удивлены и обрадованы, обнаружив свой дом — самый настоящий дом — на улице построенного ими ненастоящего города.

Вбежав внутрь, они сразу же направились в библиотеку, второпях едва не растоптав игрушечный город на ее полу — такой, каким он был тотчас по окончании строительства. В полуметре от города стояло бюро, вдоль стен тянулись полки с книгами — все было как обычно. Однако, выглянув из окна, дети вместо привычного пейзажа лондонской улицы увидели два гигантских тома «Литературных Шедевров» и куб с головой погибающего Адмирала Нельсона в стене противоположного здания; левее поднимались башни Мавзолея, скопированного ими с рисунка в книге, прилагавшейся к строительному набору.

Внезапно они услышали шум и крики и, повернувшись направо, заметили солдат в синих мундирах, короткими перебежками двигавшихся по улице в сторону их дома. Затем раздался топот копыт, и под окном возник офицер в щеголеватой треуголке и с саблей наголо.

— Фабиан! Розамунда! Выходите немедленно! — крикнул он, осаживая коня.

Деваться было некуда, и дети, трясясь от страха, вышли из дома.

— Город взят штурмом, — объявил офицер, — и вы являетесь нашими пленниками. Попытка к бегству чревата последствиями. Возражения откланяются, сопротивление бессмысленно.

Дети попытались объяснить, что они сами построили этот город и считали его своим, но офицер не дал им договорить.

— Сейчас это уже не имеет значения, — сказал он. — Отныне город принадлежит нам в порядке военной добычи. С этой минуты вводится круглосуточный комендантский час, а на вас налагается контрибуция — прежде всего вы должны накормить моих солдат.

— На нам нечем их кормить, — сказал Фабиан.

— Молчи, а не то они рассвирепеют от голода, — прошептала, пихнув его локтем, Розамунда.

— Ты права, девочка, — сказал офицер, обладавший острым слухом. — моим бравым ребятам случалось свирепеть и по менее серьезным поводам, так что в ваших интересах поскорее раздобыть какую-нибудь пищу. Кроме того, — добавил он, понижая голос и оглядываясь на своих подчиненных, — от вас требуется не так уж и много — надеюсь, вы знаете, как следует кормить оловянных солдатиков?

Дети переглянулись.

— Если вы согласитесь подождать одну минуту, — вежливо сказал Фабиан, — мы принесем все, что сможем найти.

Они поспешили обратно в библиотеку, взяли щипцы и кочергу, выдвинули правый верхний ящик бюро, где лежали цукаты, изюм и финики — в библиотеке игрушечного города было все как в библиотеке их лондонского дома, — и отнесли их на площадь, в центре которой гарцевал на коне офицер, а перед ним рядами стояли и потихоньку свирепели бравые гренадеры. Не теряя времени даром, дети тут же начали их кормить. Вам, без сомнения, известно, как полагается кормить голодных оловянных солдат. Впрочем, я на всякий случай напомню: вы берете финик, изюмину или что там еще у вас есть и натыкаете это на солдатский штык или на кончик сабли, если вы имеете дело с кавалеристом; после этого, выдержав необходимую паузу, вы съедаете упомянутую вещь за его здоровье. Именно таким способом Фабиан и Розамунда кормили солдат в синих мундирах. Однако по окончании процедуры те по-прежнему выглядели голодными и как будто не собирались добреть.

— Несите еще, — скомандовал синий офицер, который и вовсе остался без пищи, ибо на кончике его сабли не побывало ни единой изюминки. — Несите еще, пока мои славные парни не попадали в обморок от голода.

Пришлось им бежать за новой порцией провианта. На сей раз они принесли цукаты и засахаренные фрукты. Утыкав ими солдатские штыки, они накололи самую большую засахаренную вишню на офицерскую саблю и, убедившись, что зверские аппетиты захватчиков на какое-то время удовлетворены, возвратились в библиотеку, чтобы подумать о своих дальнейших действиях.

— Похоже, наше дело плохо, — вздохнула Розамунда, — от этих синих солдат можно ожидать чего угодно. Они, как сказал их начальник, чреваты всяческими последствиями. Лично я не совсем понимаю, что это значит. Быть может, они устроят для нас тюрьму во внутреннем шкафчике бюро, а потом придет мама, захлопнет откидную крышку, и мы умрем там от жажды, голода и огорчения.

— Глупости это все, — успокоил ее Фабиан, однако в голосе его не было уверенности. Они посмотрели в окно на Адмирала Нельсона, продолжавшего погибать с мужественной улыбкой на лице. Хорошо ему было вот так, на свежем воздухе; еще неизвестно, как бы он улыбался, сидя в запертом темном шкафу.

— Ах, если бы мы только смогли найти маму, — сказала Розамунда. Однако в данных обстоятельствах на маму рассчитывать не приходилось.

— Пожалуй, нам было бы легче, окажись здесь остальные игрушки: мышь, похожая на заводную, ослик и, главное, солдаты из второй коробки, — сказал Фабиан. — Скорее всего, они в красных мундирах, а это значит, что они наши, то есть англичане. Тогда они сразились бы с синими и разбили их в пух и прах, потому что английские солдаты всегда побеждают.