голубые, голос баритональный, немного играет на гитаре и фортепиано, спортивных разрядов не имеет».
А жена у меня – красавица. Не правда ли, довольно банальная вырисовывается картина? К сожалению, более подробно о себе ничего сказать не могу. Потому что сам еще не до конца разобрался в этом вопросе.
Так… Следующая записка: «Уважаемый Сергей Александрович! В печати промелькнуло сообщение о том, что вскоре будет опубликована ваша повесть. О чем она, если не секрет?» Да… Вы знаете, я, действительно, как-то по неосторожности сказал об этом в одном интервью, но, честно говоря, так до конца и не уверен, будет ли она опубликована. Боюсь сглазить… все не так просто… О чем моя повесть? Трудно вот так, здесь, в двух словах сказать об этом… О чем моя жизнь? Можно так спросить? Я когда-то надумал и записал, что каждый человек создает вокруг себя психическое, или психологическое, что ли, пространство. Большой человек – большое пространство. У маленького – закоулочек, закуток. Иные притягивают, иные пленяют, иные отталкивают. Некоторые даже очень профессионально занимаются такой работой. Писатели, композиторы, вообще поэты – артисты, художники… Миры заселяют. Мир дарят нам. Кому-то не хватает. Кто-то задыхается. Ну, действительно, некоторые не могут никак без книг или без музыки там, положим… как без рук. А артист – драматический или кинолицедей – пожалуй, чаще других то здесь, то там… Меняет предлагаемые обстоятельства. И вымышленные, и реальные. Много ездит, много играет. Здесь – один я, а там – другой, третий, четвертый, десятый… И все – я. И не я. Не знаю, понравился ли вам мой ответ?
Так… Еще записка: «Скажите, Сергей Александрович, вам не кажется, что вы на себя очень много берете? Воображаете? Все „я“ да „я“, а „я“, между прочим, последняя буква в алфавите. Поскромнее, советую, поскромнее! Лучше расскажите что-нибудь из смешного. Вам это больше идет. Извините, конечно».
– Простите, но я вынуждена вмешаться, – громко прервала пестро одетая женщина с корзиной цветов, поднимаясь на сцену. – А мне в свою очередь, – объявила она, – хочется в заключение поблагодарить уважаемого Сергея Александровича от лица устроителей сегодняшней встречи за интересное и содержательное выступление и вручить ему нашу скромную икебану – эти цветы, любовно выращенные нашими женщинами в нашем подсобном хозяйстве. Огромных вам творческих успехов, Сергей Александрович, и в личной жизни! Не обидитесь? Нет? Не обидитесь? Ну, пожалуйста! Если я назову вас Сережа, по-матерински, и пожму вашу руку? Вот… Вот так… Так держать!
«Да-да, пожалуйста», – подумал я и улыбнулся.
– А мы переходим к следующей страничке нашего устного журнала, – вдруг посуровела пестро одетая, – страница называется «Индийские йоги – кто они?».
Сосны, ели, кустарник поодаль – остатки вырезанного краюхой леса, само поле, скорее походившее на луг зеленью да цветами упрямыми меж бетонных плит, и даже, казалось, птицы – словно попали под стеклянный колпак нового здания аэровокзала. Старое деревянное здание из некрашеных бревен более подходило здешнему захолустью.
Я отказался идти в буфет, остался караулить вещи. Он не настаивал долго, ушел один. Мы были на ты, хотя познакомились утром сегодня, перед самым началом работы. Он сам так захотел – видно, привык так. Так ему, видно, легче. Он был значительно старше и меня, и многих, да, пожалуй, старше нас всех на натурной площадке. Одет невпопад, не со вкусом, но неярко, стерто, неприметно в толпе. И лицо из толпы – обычнее обычного. Во всем этом и была его необычность среди нас, за это его и ценили. Объявили посадку.
– Извини, у тебя термоса нет? – поинтересовался он возвратившись.
– Нет, а зачем тебе?
– Армянский коньяк, понимаешь, нашелся в буфете. И внутрь, как говорится, взял, и с собой. Так-то ведь из бутылки неделикатно в салоне. Как можно! А из термоса – вроде чай, знаешь… Ты-то что, в завязке или вообще не пьешь?
– Вообще.
– Совсем, значит. А куришь?
– Нет.
– Молодец! Значит, не пьешь, не куришь… Что же ты целый день делаешь, как говорится?
Я не нашелся с ответом, поэтому разговор продолжили уже на взлете, пристегнув ремни. Самолет целиком был зафрахтован «Интуристом». Красочные англоязычные старушки в химических перманентах, их бодро дряхлеющие кавалеры – и мы по спецброни, в виде исключения, в самом хвосте.
– Какими иностранными языками владеете?
– Не владею.
– Как мы в этом похожи! А жаль, знаешь, – признался он, – так иногда хочется поболтать с басурманами.
– Отчего ты в загранку на гастроли не выехал? – спросил я. – Не взяли?
– У меня бюллетень. Уговаривали, я отказался. Продлил больничный, а сам сюда. Ха-ха! В случае чего, ты меня не видал, как говорится.
– Приболел?
– Ага.
– А что такое?
– Инфаркт.
– Как?
– Так.
– Шутишь?
– Нет, серьезно. Недели три отвалялся.
– Да ты что? Какого же ты лешего летаешь, снимаешься, коньяк пьешь?
– Да что, знаешь… Дочь взрослая, жена старая… А захочу, дам дуба, все переснимать будете! Испугался?
– Зря ты так.
– Это ты зря! Эх ты… Я еще с утра по нечетным, знаешь, на радио успеваю. В детской редакции. Святое дело – ребятишки! Рефлекс! Великая вещь, Маршал.
– Почему маршал?
– Я тебя Маршалом буду величать. Чую, далеко пойдешь. Если не споткнешься, как говорится. Слушай, был у нас Дедушка, знаешь. Сколько себя помню, все его Дедушкой в театре звали. В молодости блистал нарасхват. Герой не герой – фат, одним словом. Не выдержал себя, сломался, запил, опустился, как говорится, Дедушкой на выходах. Занимал часто, не отдавал – перестали давать. Потом статейки лудить намастырился, в газеты сносил. Мол, пятьдесят лет за сценой Иван Иванович Иванов ставит в темноте чистые перемены, как говорится, не промахнется, по меткам, аккурат одно в одно. Слава невидимому труженику Мельпомены… И будьте любезны, Дедушка, получите червонец, расслабьтесь в Театральном обществе. Так и пошло-поехало… Знакомства завел, сам в театральной энциклопедии прописался как мастер маленькой роли. Да что говорить, трезвый – золото Дедушка, напьется – осел, сладу нет. А если спектакль, если на сцену вот-вот… «Ваш выход, мастер» – а он в лоскуты, ни тпру ни ну, как говорится. Тут одно средство – запеть:
