жесткость Тома и его погруженность в себя. Она виделась с ним не чаще трех раз в неделю, и когда это происходило, он вел ее куда-нибудь пообедать или же они проводили время у него дома на площади Фюрстенберг. Не могло быть и речи о том, чтобы он мог прийти на улицу Месье-ле-Принс. И без того Шарлотта была вынуждена прибегать к разным ухищрениям, чтобы скрыть свои выходы от соседей. Она слишком хорошо представляла себе, какие кошмарные слухи о ней могли бы вскоре поползти вокруг.

«Какова вдова! Она похоронила не только тело мужа, но и память о нем. Ах, как быстро наставляют человеку рога, стоит только умереть. Вы знаете, выигрывает тот, кто начинает первым».

Шарлотта пыталась писать, но не могла сосредоточиться. На нее наползала депрессия, которая бывала всегда, когда она не могла работать, и Шарлотта попыталась убедить себя, что это от жары.

Слова не приходили, и она все более расстраивалась. Ее воображение умерло; перед ней словно закрылась дверь, ведущая в непостижимый мир, и ей стало страшно при мысли о бесконечных часах напрасных страданий.

Такое состояние она испытывала не раз, и тогда Шарлотта вспоминала об Этьене. Она думала о том, какой пыткой для него было писательское ремесло. На самом деле у него никогда не было настоящих способностей к нему. Каждая его попытка кончалась неудачей, была обречена на провал. Вспоминая о том, что он выстрадал, Шарлотта жалела его от всего сердца.

Она внезапно поднялась и подошла к окну. Это было нервное инстинктивное движение городского жителя, запертого в четырех стенах и подбегающего к окну как бы в поисках свободы и облегчения. Сколько раз уже она прижималась к стеклу, позволявшему видеть лишь маленький квадрат неба, в который она всматривалась, как будто это была земля обетованная.

На мгновение Шарлотту охватило сожаление о том, что она настояла на сохранении за собой этой квартиры, тогда как могла бы постоянно жить с матерью в Жувизи. Ей отчаянно не хватало зелени деревьев и запаха влажной земли.

Вечер все еще не кончался. Она знала, что нужно взять себя в руки и заняться работой. Мысли могли появиться так же неожиданно, как из-за тучи чудесным образом может появиться солнце. В ее распоряжении были еще целые часы. Она была почти счастлива.

Вдруг она услышала шаги снаружи на лестничной площадке. Она прислушалась. Должно быть, Анник заперла входную дверь, так как шаги остановились перед дверью, и раздался звонок. Шарлотта неподвижно сидела, слушая, как Анник быстро побежала к двери. Энергичный, степенный голос заставил ее сердце подпрыгнуть. Это был Тома.

Она услышала, как Анник сказала:

— Мадам в своем кабинете. Сказать ей, что вы здесь?

— Нет, спасибо, не стоит.

Шаги приблизились, послышался легкий стук в дверь, и она почти сразу открылась. Застигнутая врасплох, Шарлотта быстро подняла голову, на мгновение почувствовав досаду. Он же знал, что она не любит, когда он приходит на улицу Месье-ле-Принс; а теперь у нее вечер пропадет. Так постепенно он может захватить всю ее жизнь.

Тома закрыл дверь и стоял, слегка улыбаясь уголком рта.

— Зачем ты пришел? Я же сказала, что хочу поработать! Соседи, наверное, видели тебя!

— Я хотел увидеть тебя. Ты действительно работала?

Он задал вопрос безо всякого интереса, оглядывая комнату в поисках, куда можно сесть.

— Мне нужен был этот вечер, — сказала Шарлотта. Но, несмотря на досаду, она не могла по- настоящему рассердиться на него.

— Ты хочешь сказать, я мешаю тебе?

Он встал. Его огромная фигура казалась неуместной в этой крошечной комнате, рассчитанной на субтильных городских жителей, с самого детства воспитанных городом. Глаза Тома горячо смотрели на нее.

— Нет, не мешаешь. Но пойми, мне же нужен покой для работы.

Это не прозвучало убедительно, особенно если учесть, что за весь вечер она не написала ни слова.

Ей хотелось, чтобы он заговорил о ее романе, поинтересовался его содержанием и, может быть, даже попросил посмотреть рукопись, лежащую в ящике стола. Она бы показала ее ему, с тем же волнением, какое испытывала и раньше при подобных обстоятельствах.

— Неужели тебе действительно необходимо писать, чтобы зарабатывать на жизнь? — резко спросил Тома, садясь или, скорее, проваливаясь в глубине потертой софы.

— Как же еще я могла бы жить? — уязвленная, возразила она.

Она еще раньше сказала ему о своем соглашении с Кенном, о его обещании опубликовать любые романы, которые она напишет.

— Это работа не для женщины, — сердито сказал Тома.

— Ну конечно! И чем же нам следует заниматься?

Раздраженная непониманием Тома, она помимо воли вела себя вызывающе.

— Писательское ремесло — нелегкое занятие, — горячился Тома. — Я знал людей, которых оно в гроб вогнало. Гении и те гибнут от такой работы, не говоря уже о тех, кому явно не хватает гениальности. Те, кто пишет романы с продолжениями, умирают от страха перед завтрашним днем. И ты называешь это профессией: систематически писать, чтобы иметь возможность систематически покупать себе мясо, систематически платить за квартиру, систематически заниматься любовью?..

Он уже не впервые задумывался о том, что Шарлотта зря так изводит себя работой. Он с огорчением замечал, что она теряет цвет лица, часто засыпает стоя и очень опасался, что так она растратит свою молодость и вся ее беззаботная веселость в конце концов покинет ее.

Шарлотта молча насупилась.

— Ты не понимаешь, — сказала она.

Тома раздраженно встал.

— Нет, понимаю. Я знаю, что говорю. Такая жизнь — словно неуловимый блуждающий огонек, который хотя и светит, а его не видно. Ты растратишь на это свое сердце. Думаешь, можешь завоевать весь мир, и лопнешь, как проколотый воздушный шарик.

Он говорил ей это со всей горячностью убежденного в своей правоте человека.

— Никто, никто, ты слышишь, не может быть писателем, если не верит в свой талант и пишет только из-за денег. Его уделом обязательно будут неудачи и страдание.

— Что значит страдание, если результат того стоит? — отпарировала она.

Чувствуя, что с ней несогласны, она стала как чужая; ее глаза были прикованы к картине Габена, висевшей над камином. В этот момент она ощущала мистические узы, связывающие ее с братом, с его творческими мечтами и муками.

Она продолжала:

— Ты так уверен, что у меня нет таланта?

— Если даже он у тебя был, то ты уже его погубила писанием всей этой сентиментальной дребедени.

— Оставь меня одну, — медленно сказала Шарлотта. — Тебе лучше уйти. Мы разговариваем на разных языках.

Она намеренно оборвала разговор, испытывая странное злорадство от сознания, что он ее не понимает, и убеждая себя, что, как только он уйдет, она сядет и будет работать до рассвета, а все остальное не имеет значения.

Вспомнив примитивный сюжет своего романа, она вдруг вспыхнула. Шарлотта не обманывала себя и понимала, что это не большое искусство; это рождало горечь и сожаления.

Она страдала от ломки своего внутреннего, скрытого от глаз посторонних тайного мира, сотканного из надежд и сомнений в своих силах. Она хотела бы холодно отпустить Тома и остаться одной, уверенной в собственном величии, но не могла. Тем более что было ясно — Тома не собирается уходить. Он молча наблюдал за ней, и вдруг она ощутила, как сильно устала от борьбы с самой собой.

— Почему все-таки ты пришел сегодня? — снова бесстрастно спросила она.

— Чтобы увидеть тебя. — Он подошел к ней. — Я хотел увидеть тебя. Я не видел тебя два дня. Ты