дверь.

— В это время ночи, — бросила ему Шарлотта, — ты можешь с тем же успехом уйти туда, откуда пришел.

— Ты уходила? Куда ты собиралась идти?

Его глаза наблюдали за ней, неподвижно и бесстрастно.

— Я шла куда-нибудь, дорогой мой, туда, где можно приятно провести время. Я свободна, разве нет? Я не обязана отчитываться перед тобой. Слава Богу, по крайней мере это единственное, что я приобрела, когда овдовела. Право ни перед кем не отчитываться. И, как видишь, я решила не обращать внимания и на то, что будут говорить люди.

Шарлотта изо всех сил старалась, чтобы ее слова звучали холодно и иронично, притворяясь, будто ей все равно, что он все-таки пришел и теперь стоит здесь. Она не желала замечать, насколько он бледен и какой пораженческий имеет вид. Ей казалось ненавистным это человеческое лицо, носившее следы какой- то ужасной внутренней борьбы. Она хотела ненавидеть его бледность, его ввалившиеся щеки, его глаза, наполненные почти осязаемым несчастьем. В этот момент она отвергала его. Он был нелеп, и она не чувствовала ничего, кроме презрения к страданиям, которые он перенес ради нее.

Она вызывающе уставилась на него. Если бы у нее в руке был хлыст, она бы хлестнула его по лицу изо всех своих сил. Она ненавидела его так сильно, что могла бы убить его. Когда он не двинулся, а продолжал вместо этого стоять в жалкой позе человека, потерпевшего поражение, она сказала жестоко:

— Зачем ты так смотришь? Неужели ты хочешь, чтобы я тратила свою жизнь, ожидая тебя, молча страдая в этом мрачном доме? Неужели ты думаешь, что я собираюсь умереть от тоски по тебе?

Ее глаза сверкали яростью.

— Разреши мне сказать тебе одну вещь, — горько добавила она. — Я не собираюсь больше ждать кого-либо или страдать из-за кого-либо. Я не верю в любовь. Любовь не интересует меня.

Массивная и широкоплечая фигура Тома закрывала узкий проход. Он смотрел на нее полузакрытыми глазами, его рот был жестко сжат. Он без слов знал, что творилось в ее сердце, и у него не было никаких сомнений в том, что он никогда не должен позволять ей видеть его слабость, что он всегда должен быть сильнейшим. Он должен быть сильным и безжалостным, потому что только тогда она будет уважать его. Стоит ему показать малейший признак поражения, и она истерзает его душу.

Шарлотта снова засмеялась резким пронзительным смехом, а он шагнул вперед и ударил ее, один и другой раз. Она пошатнулась и отскочила, схватившись рукой за щеку. Тома видел ее глаза, огромные и непонимающие. Не дав ей ни на мгновение опомниться, он схватил ее и сильно прижал к себе и держал так до тех пор, пока не почувствовал, что сломал ее.

Он безжалостно потащил ее по проходу. Шарлотта не пыталась сопротивляться, она покорилась без звука и позволила его сильной руке увлечь себя как гальку, подхваченную приливом. Вся ее мятежная злость и гордость растаяли в жутком пламени наслаждения, которое заставило ее полностью принадлежать ему.

Тома отступил назад и стал внимательно изучать ее лицо, держа ее за поднятые вверх локоны, — как он привык делать, когда хотел, чтобы она посмотрела на него.

— Ты принадлежишь мне, — сказал он ей сурово. — Никогда не забывай этого. Ты не имеешь права сомневаться, как ты это сделала сегодня. Нет права отрицать нашу любовь. Жизнь дала нам ее, что бы она ни повлекла за собой; и я хочу, чтобы ты приняла это, понимаешь? Я хочу, чтобы ты это сделала. Я не позволю тебе погубить наше счастье.

Шарлотта смотрела на него снизу вверх, ее глаза тревожно всматривались в его лицо.

— Я знаю тебя, до глубины твоей обманчивой маленькой души. Ты только выслушай меня. С нами случилось нечто огромное и прекрасное. Нам выпало счастье любви, любви такой, какая достается только немногим. И я говорю тебе, я буду сражаться, чтобы вырвать с корнем все твои глупые понятия о жизни. Не думай, что ты можешь провести со мной ночь, а на следующий день пренебрегать мной.

Его хватка причиняла ей боль, но она не осмеливалась протестовать.

— И еще одно, — неистово продолжал Тома. — Никогда больше не упоминай о Мари. Никогда. Я причинил ей невыносимую боль. И я сделал это ради тебя, ради нас обоих. Мы больше не имеем права не быть счастливыми.

Шарлотта застонала:

— Нет, не оставляй меня снова одну, никогда; когда тебя нет, мне так страшно, так холодно. Держи меня крепче.

Тома тщательно погасил лампу. Его рука снова обвилась вокруг нее в темноте, и наполовину на весу он увлек ее в маленькую заднюю комнату, где была только узкая софа.

Они лежали рядом на большом ковре, затерявшись в раю и в аду, которые сами для себя создали.

Лето 1869 года осталось в памяти как всеобщий летаргический сон. Люди пытались забыть несчастья, кровопролития и забастовки, которыми были отмечены эти солнечные месяцы, и помнили только радость от наслаждения мирной жизнью.

Июль начался тропической жарой. Под лучами по-африкански жаркого солнца Париж выглядел, как мавританский город, и листья на деревьях в общественных парках преждевременно пожелтели.

В тот вечер жара была особенно невыносимой, и окна дома на улице Месье-ле-Принс были распахнуты. Но это почти не приносило облегчения. Улица, казалось, плавилась между почерневшими стенами домов. Шарлотта распустила свой корсет и шлепала по дому босиком, в одной нижней юбке, пытаясь таким образом немного охладиться.

— Не тратьте эту воду, мадам, — воскликнула Анник, увидев, что ее хозяйка берет кувшин. — Это все, что у нас осталось для завтрака. Кажется, воды не хватает, а разносчик приходил только один раз. Говорят, резервуары пусты и колодцы тоже.

Шарлотта раздраженно пожала плечами. Казалось, девушка испытывает странное удовольствие от ежедневных несчастий, и Шарлотте приходилось тратить время на то, чтобы по кусочкам собирать реальные факты из слухов, которые приносила домой Анник. Она тщетно пыталась избавить девушку от переполнявших ее голову предрассудков, но ужасам Анник не было конца. Она обязательно крестилась при кажущемся возникновении малейшей опасности, причем осеняла себя крестом так быстро, что это было очень похоже на кабалистический ритуал.

Тем не менее была какая-то доля правды в том, что она говорила по поводу нехватки воды. Голубоглазый гигант из Оверни, доставлявший свои бадьи на разные этажи домов, в тот день предлагал воду только один раз.

Шарлотта бесцельно бродила по квартире, наконец вошла в комнату, которую использовала как кабинет, и повалилась на софу. Она намеревалась провести вечер за работой, так как трудилась над новым романом, историей девочки-сиротки, которая оказалась побочной дочерью принца королевской крови. Действие разворачивалось на фоне романтического семнадцатого века, в период правления Людовика Тринадцатого.

Шарлотта села было за стол, вертя в руках карандаш и уставясь на пустой лист бумаги, но потом решила, что подождет до темноты, прежде чем серьезно возьмется за работу. Она любила покой и одиночество вечерних часов. Особенно она оценила их, обнаружив, что, когда бывает отрезана от окружающего мира, ее воображение работает безо всяких усилий, будто под влиянием магического света лампы.

Она думала о Тома. Он обиделся вчера, потому что она не захотела отдать ему этот вечер. Он, казалось, никогда не понимал, что она должна работать, и она считала это проявлением эгоизма и непонимания с его стороны. В конце концов она должна была зарабатывать на жизнь. Шарлотта раздраженно вздохнула, думая о своих постоянных усилиях, направленных на то, чтобы преодолевать