„Наверное, что-то со мной неладное“, — думал он. Нужно поесть, внушал он себе, сделать над собой усилие и встать, принести тыкву. Но так и не вставал, он с наслаждением потягивался, зевал — ему было так хорошо, что ничего больше не хотелось, только лежать вот так и чувствовать пульсацию времени. Есть тоже не хотелось: жевать какую-то еду, глотать ее, проталкивать в желудок, зачем все это?

Но постепенно сон его стал уже не таким тяжелым, он просыпался чаще. Налетали образы, такие быстрые и бессвязные, что он не мог их ухватить. Он тревожно метался на своей подстилке, понимая, что нельзя ему все время пребывать в спячке, но не было сил встать. Начала болеть голова; он стискивал зубы, потому что каждое биение сердца остро пронзало мозг.

Пришла гроза. Пока гром перекатывался вдали. К. не обращал на него внимания. Но вот небо раскололось прямо над ним, хлынул ливень. Сквозь щели жилища начала сочиться вода, по расщелине помчался поток, размыл глиняную стенку и затопил постель. К. сел, скорчившись под своей низкой крышей, ему негде было спрятаться. По полу его жилища мчался поток, а он сидел в уголке, закутавшись в промокшее пальто, и спал. Просыпался, снова засыпал.

Разбудил его свет дня. Он дрожал от холода. Небо было затянуто тучами, огня он развести не мог. Нет, так жить нельзя, подумал он. Прошел по своему огороду, мимо насоса. Все было как раньше, но он чувствовал себя здесь чужим, казалось даже, он не человек, а привидение. На земле стояли лужи, в первый раз за все время в реке появилась вода — несся мутный кипящий поток, широкий, ярдов в восемь — десять. На том берегу на сине-серой гальке что-то белело. Интересно, подумал он, неужели от дождя вырос такой большой гриб? И вдруг даже вздрогнул — никакой это не гриб, это тыква.

Дрожь все не унималась. От слабости он не мог поднять руку, ступал неуверенно, как старик. И вдруг почувствовал, что должен сесть, и сел на мокрую землю. Сколько дел ему предстоит, он их не осилит. „Не выспался я, — подумал он, — мне бы еще поспать“. И поесть, наверное, надо, тогда перестанет плыть перед глазами, но при мысли о еде желудок свела судорога. Он заставил себя представить чай, чашку горячего сладкого чая, встал на четвереньки и напился из лужи.

Подняться он не смог, так его возле лужи и нашли. Он еще издали услышал шум моторов, но подумал, что это приближается гроза. Они подъехали к воротам усадьбы, и только тогда он их увидел и понял, кто они такие. Он поднялся на ноги, но голова у него закружилась, и он снова сел. Одна из машин остановилась возле дома, другая, „джип“, поехала прямо по вельду к нему. В ней сидело четверо. Он смотрел, как они приближаются; его охватила безнадежность.

Сначала они приняли его за обыкновенного бродягу, просто полиция еще не нашла его и не водворила в Яккалсдриф.

— Я живу в вельде, — сказал он, когда его начали расспрашивать, — я нигде не живу. — Ему пришлось опустить голову в колени: в черепе стучал молоток, рот наполнился вкусом желчи. Один из солдат взял его руку двумя пальцами и покачал. К. не отнял руки. Она казалась чужой, словно торчащая из туловища палка.

— Интересно, чем он питается? — спросил солдат. — Мухами? Муравьями? Саранчой?

К. видел только их башмаки. Он закрыл глаза и словно бы перестал существовать. Потом его хлопнули по плечу и сунули что-то под нос — бутерброд, два толстых ломтя белого хлеба и между ними кусок колбасы. Он отпрянул и покачал головой.

— Ешь! — сказал его благодетель. — Набирайся сил!

Он взял бутерброд и откусил. Но едва только начал жевать, пустой желудок стало выворачивать. Свесив голову между колен, он выплюнул хлеб и колбасу и протянул им бутерброд.

— Да он больной, — произнес чей-то голос.

— Нализался как свинья, — сказал другой.

Но тут они увидели его дом, дождь смыл глину, которой он обмазал переднюю стенку, и голая каменная кладка резко бросалась в глаза. Сначала они, встав на четвереньки, по очереди заглядывали внутрь. Потом сняли крышу, и им открылось тщательно устроенное жилище, в углу лопата и топор, на полке, вырубленной в земляной стенке, — нож, ложка, тарелка, кружка, линза, на полу промокшая подстилка из травы.

Солдаты подняли К. и подтащили к его дому — никакой жалости к нему у них уже не чувствовалось. По его лицу полились слезы.

— Твоя работа? — спросили они. Он кивнул. — Ты здесь один? — Он снова кивнул. Солдат, который держал его, резко заломил ему руку за спину. К. зашипел от боли. — Правду говори! — заорал солдат.

— Я сказал правду, — прошептал К.

Подъехал и грузовик; воздух наполнился громкими голосами, треском и воем рации; солдаты столпились вокруг К., разглядывали его, разглядывали жилище, которое он себе соорудил.

— Разойдись! — закричал один из них. — Обыскать все вокруг! Ищите тропинки, ямы, подземные ходы, склады! — На нем, как и на всех других, была маскировочная одежда, никаких знаков различия, по которым К. мог бы определить, что он командир. — Мы этот народ знаем, — продолжал он уже тише и ни к кому в особенности не обращаясь; глаза его беспокойно бегали. — Помните: вся земля, куда ни ступи, изрыта подземными ходами. Приедешь в такую вот глухомань и думаешь: ну, тут на десятки миль ни единой живой души. А чуть отвернулся — и они полезли из-под земли как тараканы. Спросите его, давно он здесь? — Повернулся к К. и рявкнул: — Эй, ты! Давно ты здесь?

— С прошлого года, — ответил К., сам не зная, удачно он соврал или нет.

— Ну и когда твои друзья вернутся? Когда ты их ждешь?

К. пожал плечами.

— Спроси его еще раз, — приказал офицер, отворачиваясь. — Спрашивай, пока не ответит. Пусть расскажет, когда его друзья вернутся. Пусть расскажет, когда они здесь были в последний раз. Может, он немой? Проверьте. Проверьте, идиот он или только прикидывается.

Солдат, который держал К., взял его сзади за шею двумя пальцами и пригнул вниз, так что К. упал сначала на колени, а потом уткнулся лицом в землю.

— Слышал, что приказал офицер? — спросил он. — Вот и рассказывай. Все расскажи, что знаешь. — Он сорвал с головы К. берет и вдавил его лицо в глину. Расплющенными губами и носом К. почувствовал влажный вкус глины. Он вздохнул. Его подняли, поставили на ноги. Он не открыл глаз. — Рассказывай о своих дружках, кончай валять дурака, — приказал солдат.

К. покачал головой. Его изо всей силы ударили в живот, и он потерял сознание. Солдаты были уверены, что здесь спрятаны запасы продовольствия и оружия, и весь день их искали. Сначала они прочесали участок вокруг водоема, потом двинулись вверх и вниз по реке. У одного из солдат был прибор — наушники, черная коробка, он медленно продвигался по глинистому берегу, водя по земле палкой. Нашли тыквы — наверное, все до одной, солдаты носили их к краю огорода и сбрасывали в кучу. Эта находка еще больше убедила их, что здесь много чего спрятано. („Иначе зачем им было оставлять здесь эту обезьяну?“ — услышал К.)

Его снова хотели допрашивать, но поняли, что он слишком слаб. Дали ему чаю, он его выпил, и тогда они начали убеждать его.

— Ты же едва жив, — говорили они. — Погляди на себя. Погляди, как с тобой обходятся твои друзья. Им плевать на тебя. Ты хочешь домой? Мы отвезем тебя домой, ты начнешь новую жизнь.

Его посадили, прислонив к колесу „джипа“. Кто-то поднял его берет и бросил ему на колени. Дали ломоть мягкого белого хлеба. Он проглотил кусок, согнулся, и его вырвало — и хлеб, и чай.

— Э, бросьте вы его, — сказал кто-то, — он того и гляди отдаст богу душу.

К. вытер рот рукавом. Солдаты стояли вокруг него; он чувствовал — они не знают, что делать.

И он заговорил.

— Вы меня не за того принимаете, — сказал он. — Я спал, а вы меня разбудили, вот и все. — Но они ничего не поняли.

Расположились солдаты в доме. Поставили в кухне собственную плиту, и скоро до К. донесся запах стряпни с помидорами. На веранде кто-то повесил транзистор; воздух наполнился нервными электрическими ритмами, ему от них стало тяжко и тревожно.

Его отвели в спальню в конце коридора, положили на сложенный вчетверо кусок брезента, накрыли одеялом. Дали ему теплого молока и две таблетки — сказали, что это аспирин: на этот раз его не вырвало. Потом, когда уже совсем стемнело, молоденький солдат принес ему тарелку еды.