«Что же предпринять?» — упорно размышлял Кунгурцев.
Наконец он принял решение: ехать с этим эшелоном, меньше говорить о себе, а больше слушать — осваиваться, внедряться.
На другой день, видно, дала о себе знать простуда — Кунгурцева стал бить неудержимый кашель, поднялась температура. На какой-то остановке Сеня попытался уговорить Кунгурцева сходить в медпункт, но тот вдруг встрепенулся: дескать, оклемается как-нибудь без лекарств — не признает их. Все же в Куйбышевке-Восточной Сеня уломал упрямого больного. В медпункте врач осмотрел его и установил диагноз: грипп с подозрением на пневмонию, — выписал направление в госпиталь.
Таким образом, благодаря помощи Сени Кунгурцев оказался в госпитале как больной боец, снятый с воинского эшелона. Такая запись в здешней комендатуре вполне его устраивала. Среди личного состава эшелона он не числился, поэтому его никто не разыскивал и не навещал, — видно, даже Сеня забыл про случайного знакомого.
Кунгурцев пролежал в госпитале весь декабрь и половину января нового, 1945 года. Здесь он неплохо освоился в солдатской среде. Даже познакомился со штабным писарем. Тот и помог Кунгурцеву приобрести предписание, продаттестат и проездные документы для следования не в Благовещенск, куда ушел эшелон, а в Биробиджан, в запасной стрелковый батальон. Однако туда не поехал. Используя полученные в госпитале документы в качестве образца, фабриковал на бланках, врученных ему японцами, предписания — разъезжал по Приморью, собирая военную информацию, пока его не задержали.
Следователя и, разумеется, нас, оперативников, интересовали не только обстоятельства проникновения Кунгурцева в Приморье, но и способы передачи своим хозяевам собранных им материалов. Хасира, по словам Кунгурцева, поручил ему посещать под видом командировочного крупные железнодорожные станции, где путем визуального наблюдения и бесед с военнослужащими узнавать, какие изменения происходят в войсках, нет ли наращивания вооруженных сил и подготовки к военным действиям.
В январе и феврале 1945 года Кунгурцев, курсируя между Хабаровском и Владивостоком, побывал на пяти крупных железнодорожных узлах и пришел к выводу, что больших передвижений войск и признаков подготовки к военным действиям не наблюдается.
Свои записи вместе с подлинными документами, полученными им в госпитале, как его научили японцы, он во второй половине февраля вложил в тайник номер 1, расположенный под мостом через реку. О закладке тайника сделал пометку — нарисовал крестик на крайней стойке перил моста. Недели через две он проведал место закладки тайника и обнаружил возле своей пометки другой крестик, означавший, что содержимое тайника хозяева изъяли. Затем он перешел на другую сторону моста, где на аналогичной стойке перил должна была стоять такая же отметка, которая означала бы, что для него заложен тайник номер 2 — на кладбище, на окраине города. Но такого знака там не оказалось ни в тот раз, ни при других посещениях этого места в феврале и марте. Через тайник номер 2 японцы обещали передать Кунгурцеву деньги, бланки документов, описание тайника номер 3 и указание по внедрению в одну из советских частей. Почему не сработала цепочка связи — он не знал.
Показания Кунгурцева проверялись и документировались. В основном они находили подтверждение. В то же время чувствовалось, что он не был искренним до конца. Он скрыл от следствия, что в феврале задерживался патрулями и сбежал из комендатуры, оставив там свой рюкзак, принесенный из Маньчжурии, Этот факт установили путем опросов работников комендатуры. При осмотре находившихся в рюкзаке вещей в пустотелой рукоятке сапожной щетки были обнаружены бланки документов и набор карандашей для их обработки.
Следствие наконец закончилось, и в июле сорок пятого дело Кунгурцева было передано в суд.
Петр Петрович не спеша, с явным удовольствием выпил почти полный стакан воды, прокашлялся и сказал, что на этом заканчивает свое первое выступление. Он попросил курсантов задавать вопросы.
— А спрятанные Кунгурцевым ступы нашли? — выкрикнул кто-то из зала.
— Нет, хотя мы настойчиво искали. Кстати, местность, где Кунгурцев переходил границу, опознали, по его рассказу, довольно точно.
— Почему был возможен такой переход границы?
— Для охраны ее тогда использовалось воинских частей маловато. Кунгурцеву, кроме того, здорово помогли непогода и профессиональная подготовленность.
— Почему японцы послали своего агента под видом солдата, а не офицера?
— Для визуальной разведки солдат лучше подходил. Рядовому легче маскироваться.
— Почему Кунгурцев среди «действующих» документов хранил чистый бланк?
— В день, когда его задержали, он допустил грубую ошибку: заранее достал чистый бланк из пристегнутого к ноге пакета. Сделал это потому, что срок «командировки» у него кончался и надо было приготовить новое «предписание». Кстати, все документы он подделывал искусно, их неоднократно проверяли комендантские посты, но подделок не обнаруживали.
— Почему прервалась связь Кунгурцева с его хозяевами?
— Возможно, японцев насторожило столь быстрое и легкое приобретение Кунгурцевым подлинных документов для проникновения в воинскую часть. Поэтому они решили перепроверить своего агента: не действует ли он под диктовку нашей контрразведки.
— А Сеня отыскался?
— Конечно. Им оказался рядовой Ухов Семен Ильич, сорокадвухлетний забайкалец. Просто Сеней его звали за малый рост и щуплую фигуру. Это был ценный свидетель, его вызывали на допрос. Кунгурцев опознал Ухова среди группы военнослужащих, а Ухов в свою очередь подтвердил ряд показаний арестованного. Кстати, узнав, что Кунгурцев шпион, Сеня пришел в ярость, грозился кулаком: «Тебя как человека приютили, а ты змеей оказался!» Сеня долго плевался и брезговал находиться в одной комнате со шпионом…
Глава III
КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА
На очередную встречу с Петром Петровичем прибыли все свободные от нарядов курсанты и многие преподаватели — зал был заполнен до отказа.
— Наступил август 1945 года, а с ним и канун важных событий на Дальнем Востоке, — увлеченно продолжал свой рассказ Петр Петрович. — Дни в Приморье стояли теплые, мягкие. Нещадно палившее до ©того солнце словно бы подобрело, а несильные ветры приносили с океана освежающую прохладу…
Наши войска, находящиеся на Дальнем Востоке, практически уже были готовы согласно договоренности с союзниками вступить в войну с дальневосточным партнером разгромленной гитлеровской Германии.
Японские милитаристы хозяйничали в Маньчжурии более десяти лет — основательно закрепились здесь, превратив этот район в важный стратегический плацдарм для осуществления своих разбойничьих планов. Маньчжурия — одна из первых жертв японских самураев, мечтавших о мировом господстве. Кстати сказать, еще в середине двадцатых годов тогдашний премьер-министр и министр иностранных дел генерал Гиити. Танака так вещал: «Япония не может устранить затруднения в Восточной Азии, если не будет проводить политику «крови и железа»… Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай… Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы, Но захват в свой руки контроля над Маньчжурией… является первым шагом, если раса Ямато желает отличиться в континентальной Азии… в программу нашего национального роста входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить наши мечи с Россией…»
Мечи скрестились на Хасане и Халхин-Голе. Японские самураи получили сокрушительный удар, но не отказались от своих агрессивных планов.
Дальневосточный агрессор особенно тесно увязывал свои грабительские цели с планами гитлеровцев. Германия, Италия и Япония подписали так называемый «антикоминтерновский пакт». В
