полковник Бухтиаров.

На вопрос, как ему удалось бежать из камеры предварительного заключения, Кунгурцев ответил, что пролез через форточку окна и решетку. Полковник Бухтиаров не поверил, и Кунгурцева ввели в камеру, чтобы он продемонстрировал, как это сделал. Он снял с себя сапоги, шинель, гимнастерку, шапку и выбросил все это во двор через форточку. Встал на подоконник, просунул голову и прижатую к ней правую руку в форточку, а затем — в ячейку решетки, одинаковую по размеру с форточкой. Работая ногами и помогая себе двигаться левой рукой, повернулся лицом вверх. Сделал еще пол-оборота телом, ухватившись правой рукой за решетку, и оказался за пределами здания.

За этой удивительной процедурой наблюдал почти весь руководящий состав отдела. Мы ахнули, глядя, как задержанный словно не вылезал из камеры наружу, а, подобно ужу, вывинтился из нее.

После этой сцены, вернувшись в свой кабинет, полковник Бухтиаров, вроде бы чуть посветлев лицом, продолжил допрос Кунгурцева. На этот раз тот частично изменил свои объяснения, уверяя: дескать, коль вторично попался, то расскажет всю правду. И он рассказал, что родился и жил до 1944 года в городе Борисове Минской области — то есть проживал по тому адресу, который называл и раньше. В июле 1944 года Борисов был освобожден от фашистских оккупантов, и Кунгурцев пристал здесь к одной из воинских частей. Воевать не пришлось — вскоре был контужен и отправлен в тыл в какой-то госпиталь. По дороге туда пришел в себя и случайно отстал от эшелона. Ездил из города в город в поездах и в одном из них подобрал забытые кем-то чистые бланки, которые использовал для изготовления фальшивых документов. Он просил отправить его в действующую армию. Якобы и бежал он из камеры предварительного заключения по той же причине — чтобы попасть на фронт…

Согласно санкции военного прокурора Кунгурцеву предъявили обвинение по статье об уклонении от службы в Советской Армии, поместили в городскую тюрьму и продолжали допрашивать.

Уже и тогда были основания подозревать Кунгурцева в шпионаже. Но обвинение предъявляется не по подозрению, а на основе доказанных фактов. Поэтому Кунгурцева пока официально обвиняли в дезертирстве, но глубокое расследование его дела продолжалось…

Полковник Бухтиаров собрал оперсостав для подробного разбора ошибок, допущенных при задержании, организации охраны и розыска Кунгурцева. Мне и капитану Таранихину досталось в тот день больше всех на орехи. Но мы не роптали, для нас, молодых работников, это был поучительный урок.

Досталось, конечно, и коменданту нашего отдела лейтенанту Пименову. «Почему поставили решетку со столь большими ячейками? — наседал на него полковник Бухтиаров. — В чем дело?»

А дело было в том, что отдел в это здание переехал минувшей зимой. Тогда наспех и оборудовал лейтенант Пименов камеру предварительного заключения. Человек он был, безусловно, прилежный. Но профессию имел сугубо гражданскую — библиотекарь. Комендантом он стал совсем недавно и о размерах ячеек решетки для камеры предварительного заключения долго не раздумывал: поставил ту, которую по его заказу сковали на глазок, экономя металл, ремонтники армейской мастерской.

Так и объяснил чистосердечно свою промашку лейтенант Пименов…

В конце разноса полковник Бухтиаров, постукивая карандашом по столу, напомнил нам крылатую фразу: «Бдительность — это оружие и профессия чекистов». И мы еще раз прочувствовали тогда суровую справедливость ее. Да, в чекистской работе нет мелочей. Вся она — каждое ее звено — должна быть пронизана и соткана из точного расчета и высокой бдительности. Малейший недогляд может обернуться тяжелыми последствиями.

Но не успели мы как следует опомниться от побега Кунгурцева — произошел другой, не менее каверзный случай. И он, разумеется, произошел не столько из-за нашей халатности, сколько из-за неопытности. Ведь в то время, накануне войны с Японией, бывалые оперсотрудники уходили в новые войсковые формирования, а взамен им набиралась малоопытная молодежь…

Так вот, Кунгурцева пока официально обвинили в дезертирстве. Но расследование его дела продолжалось. И принял его, как говорится, к производству старший следователь нашего отдела капитан Таранихин. А на того тогда словно туча нашла: все чаще хмурился. И куда девалась его милая, добродушная улыбка, которая раньше словно бы светилась из-под его аккуратно подстриженных усиков! Он заметно нервничал, сказав мне однажды: «Понимаешь, чувствую, что Кунгурцев — хитрый, изворотливый преступник. Но уличить его нечем. Он прямо-таки ускользает, как вода сквозь пальцы».

Действительно, на следствии Кунгурцев занял очень выгодную для себя позицию, заявляя, что после контузии у него ослабела память. Когда следователь начинал уличать его в умышленном искажении фактов, он спокойно заявлял: «Может быть, вы правы, не помню, забыл после контузии…»

Такая позиция обезоруживала старшего следователя Таранихина. И он потребовал, чтобы армейские медики провели официальное амбулаторное обследование обвиняемого. Врачи дали следствию письменное заключение: следов контузии не обнаружено, практически здоров. Таранихин ознакомил Кунгурцева с этим заключением, а тот заявил: дескать, с выводом врачей согласен, потому как от контузии за это время отошел, но память порой словно проваливается. Его сфотографировали в различных позах, описали его приметы, запросив о нем многие отделы «Смерш» для проверки, не появлялся ли тот на крупных железнодорожных станциях, в гостиницах, продовольственных и пересыльных пунктах, в столовых, запасных полках, госпиталях, медпунктах. Его показания проверяли по материалам розыска госпреступников, а фотокарточка предъявлялась на опознание разоблаченным агентам иностранных разведок. Так что в наш адрес поступали все новые и новые материалы. Однако «решающие» материалы, как это ни странно, нашли мы у себя — в кабинете следователя.

Началось все с того, что недели через две после задержания Кунгурцева не вышла на работу из-за болезни уборщица отдела Мария Афанасьевна. Комендант отдела лейтенант Пименов приказал старшине роты Касторнину произвести вместе с солдатами уборку здания отдела. Старшина Касторнин был въедливый и бывалый служака. Ходил он по кабинетам и поторапливал своих подчиненных: «Давай пошевеливай, протирай, чтоб все блестело!»

В кабинете капитана Таранихина лежала на полуметровой ширины, изрядно потертая ковровая дорожка. Один конец ее уходил под стол, а на второй опирались ножки старенькой кушетки. Солдаты приподняли стол и кушетку, свернули дорожку в рулон и вдруг увидели на полу, под кушеткой, небольшой пакет из плотной прорезиненной ткани. Вскрыли пакет — в нем какие-то документы и широкое резиновое кольцо. Находка показалась солдатам подозрительной, они отнесли пакет старшине. Тот сразу же передал его оперативному дежурному. Осмотрев документы, дежурный сообщил о находке начальнику следственного отделения майору Федорову, который немедленно прибыл в отдел и вызвал к себе капитана Таранихина.

В пакете оказались незаполненные бланки командировочных предписаний и других документов, аналогичные изъятым у Кунгурцева, и справка полевого госпиталя о том, что там он, Кунгурцев, в октябре — ноябре 1944 года лечился в связи с полученной на фронте контузией. Кроме того, в пакете были обнаружены пять листов ученической тетрадки, на которых — цифровые записи, сделанные простым карандашом. Записи были вскоре изучены — это оказалось не что иное, как время движения и разгрузки на ряде железнодорожных станций Приморья воинских эшелонов с указанием вида и количества боевой техники. То есть найдено было то, чего не хватало, чтобы уличить Кунгурцева в шпионаже.

Был составлен акт о том, как и где обнаружен пакет. Доложили об этом полковнику Бухтиарову. Тот тут же прибыл в отдел, ознакомился с находкой и разволновался страшно. Мы стояли перед ним в его кабинете по стойке «смирно»: начальник отделения подполковник Глухов, начальник следственного отделения майор Федоров, старший следователь капитан Таранихин и я — заместитель начальника отделения. И без того худое лицо полковника Бухтиарова еще более заострилось, щеки глубже запали, как бы оголив крупные скулы. На бледной коже лица местами сияли багровые пятна. От негодования, которое полковник Бухтиаров заметно силился унять, говорил он приглушенным, шипящим голосом: «Что это у меня — армейская разведка или детский сад? Почему дали себя одурачить? Как я буду теперь докладывать?!»

Мы молчали, сознавая свою вину. Но она на сей раз вроде бы сглаживалась от сознания того, что преступник будет изобличен, деваться ему некуда.

Но все же, как Кунгурцев смог запрятать компрометирующие его материалы в кабинете следователя?

Случилось это в то время, когда задержанный на вокзале Кунгурцев был доставлен из комендатуры в