Это – тягостный след одиночки, Но и он пройдет, как зима, А теперь – зеленеют почки И весенний струят аромат. Рано утром иду за Свиягу На завод, а жена – на базар. На реке серебристою влагой Хорошо освежить глаза. И отрадно домой возвращаться (Пусть устала от цифр голова) – Я не знаю большего счастья, Как с любимыми бытовать. Я решаю: изгнанье – награда, О какой я мечтать не смел. И видение Ленинграда Словно было мне только во сне. 14 мая 1932
V
Всей прелести не передать Ни стихами, ни полотном: Вечерняя Волга! Вода Трепещет в ковше золотом. Неслышно плывет пароход – Феерический транспорант, – И тянутся в небосвод Затопленные острова. Невестами реют сады, Весенний пьют аромат; Навстречу им с каждой звезды, Как с лиры, струится романс. И чудо творит соловей – Великий контрапунктист, – И вторит ему Лорелей, И в трелях рождается Лист. В такие минуты забудь Обиды и суету! Восторженно дышит грудь, И жизнь, и любовь – в цвету. 16 мая 1932
Мелекесские ноктюрны
I
Ночь сошла. Но не хочется лечь. Побеседовать, что ли, с собой, Или сон моих милых стеречь? Тишина. Лишь сверчок за трубой (Русской печи певец-соловей) Развлекается речью своей. Вдохновенно пирует луна На космическом празднике звезд. Опьяненной душе не до сна: Чует творчества сказочный рост, Приближение чует поэм. Я стою, очарован и нем. Vita nova… Скажи, Мелекесс, Ты случайно ли встал на пути, Или волей благою небес Суждено, наконец, мне найти В дни изгнанья спокойный очаг, Словно в бурю желанный маяк. Далеко суета городов С «человеческою клеветой». Снова верить я жизни готов, Упиваться ее красотой; Больше плесени нет на душе. Хорошо мне в моем шалаше.
