Оуэн даже не смотрел на него; вместо этого он искал что-то в верхнем ящике комода. Когда он повернулся к Стерлингу, в руках у него была полоска черной шелковой ткани.

— Ты всегда можешь снять его, просто потянув посильнее, — сказал Оуэн, — но я хочу посмотреть, как ты будешь реагировать, если связать тебе запястья. — Его взгляд скользнул по возбужденному члену Стерлинга. — Можешь прервать все одним словом; и так будет всегда, чем бы мы ни занимались, но я также остановлюсь, если ты кончишь, поэтому держи себя в руках. — Он рассеянно пропустил шелковый шарф сквозь пальцы. — Кстати, ты подумал о стоп-слове? Можешь выбрать два, если хочешь; одно — чтобы дать мне знать, что тебе нужна передышка или что ты хочешь о чем-то меня спросить, и другое — чтобы прекратить сцену немедленно.

Так вышло, что о стоп-словах Стерлинг думал очень много, наверное, потому что он вообще в последнее время очень много думал.

— Эмм… для передышки «инфилд[1]». И, ээ, «Джуниор» — чтобы прекратить. — Он почти с вызовом посмотрел в глаза Оуэну, словно ожидая, что тот скажет, что оба слова никуда не годятся. Конечно, это будет не конец света, но почему-то возможность сделать выбор самому казалась важной, словно это давало ему ощущение контроля. Вытянув руки перед собой и скрестив запястья, он спросил: — Спереди или сзади?

— Погоди, — сказал Оуэн, жестом приказав опустить руки. — Мне важно, чтобы ты понимал, чего я хочу от тебя, через какое-то время хороший саб сможет сам предугадывать желания своего Дома и выполнять их немедленно, но это одно, а попытки меня поторопить — другое. — Это могло бы походить на выговор, но по сравнению с язвительными замечаниями, которые Оуэн бросал ему в классе, прозвучало довольно мягко, и в голосе его не слышалось раздражения.

Стерлинг кивнул, и Оуэн продолжил:

— Я хочу спросить тебя о значении этих слов. Конечно, они необязательно должны иметь для тебя какое-то значение; они необычны, это слова, которых ты никогда не скажешь случайно, но у меня ощущение, что тут дело не в этом. Я понимаю, почему ты выбрал бейсбольный термин, но «Джуниор»? Это часть твоего имени? Еще одна вещь, которая не нравится тебе, потому что связывает с отцом?

Конечно, он надеялся, что ему не придется это объяснять, но Оуэн хотя бы не сказал сразу «нет». Стерлинг слегка поморщился, прежде чем ответить.

— Отец звал меня так… хотя фактически Джуниор это он, и может, поэтому меня это так задевало… он словно хотел подчеркнуть, как много у нас общего. Когда он, эээ, пытался убедить меня, что я пошел в него и что нет смысла бороться с этим или стараться быть другим. Потому что это неизбежно, понимаете? Это… я ненавидел это. Я ненавижу его.

Он пораженно замолчал. Он никогда не говорил этого вслух, наверное, воспитание не позволяло озвучить эту мысль. Потому что думал он об этом сотни раз, однажды даже нацарапал эти слова на парте в классе, только потом осознал, что наделал, и соскреб их. Весь выпускной учебный год он сидел за партой, мечтая о том, как уедет в колледж, и обводя кончиками пальцев царапину, как набожный католик мог бы перебирать четки; это его успокаивало.

— Есть вещи, которых не избежать, — заметил Оуэн, — но я никогда не считал ребенка отражением одного из родителей; разве это возможно, если в его создании участвовали двое? К тому же, жизнь со всеми обходится по-разному. — Он покачал головой, явно не соглашаясь с этим. — Оба слова подойдут. Спасибо, Стерлинг.

Стерлинг почувствовал, как расслабляется от похвалы… мысль о том, что он мог делать то, чего от него ждут, быть тем, кем его видят, почти без усилий, и что он не разочаровал Оуэна («пока», — ехидно добавил внутренний голос), вызывала просто невероятное облегчение.

— Не за что, — ответил он, потому что это показалось подходящим ответом, и в ожидании замер.

— Итак, — произнес Оуэн и поднял шарф, ожидая, что Стерлинг что-нибудь скажет, но тому было нечего сказать, разве что «Скорее, пожалуйста», а это вряд ли понравится Оуэну.

— Опусти руки по бокам, — сказал тот, его голос едва заметно изменился, став спокойнее, увереннее. — Как я уже сказал, этот шарф не для того, чтобы связать тебя по-настоящему, но для начала я хочу посмотреть… — Он обернул один конец шарфа вокруг правого запястья Стерлинга, завязав простой узел, а потом затянул левое запястье покрепче. Стерлинг почти не мог двигать руками в таком положении, но если заводил их за спину, становилось довольно свободно.

Оуэн сделал шаг назад и окинул его теплым взглядом, снова даря одобрение, которого так жаждал Стерлинг.

— О да, — тихо сказал он. — Очень неплохо.

Если подумать, Стерлинга удивляло, что он чувствует себя так комфортно. Он едва знал Оуэна, и все же стоял здесь, в его спальне, абсолютно обнаженный, возбужденный, со связанными запястьями.

И почему-то это казалось правильным.

Более того, у Стерлинга было ощущение, что он всегда ждал этого момента.

Он хотел попросить большего, но пришлось напомнить себе, что если быть терпеливым, Оуэн даст ему все сам. Оуэн знает, что ему нужно.

— Я могу связать их туже, — сказал тот. — Так что единственным, кто сможет освободить тебя, буду я. Связать тебя так, что ты будешь тянуть и дергать изо всех сил и все равно чувствовать себя в безопасности, и я это сделаю, но чуть позже, а сначала я хочу к тебе прикоснуться.

У Стерлинга пересохло во рту от томления, но он просто кивнул, и Оуэн шагнул к нему и поцеловал, но не в губы, а в шею, туда, где она переходила в плечо. Поцелуй был коротким, но клеймом обжег кожу. Оуэн провел тыльной стороной ладони по груди Стерлинга, щекоча костяшками пальцев, оставляя след из мурашек. Вскоре на смену костяшкам пришли ногти, иногда царапая до боли, до бледных полос, а после — гладкие подушечки пальцев. Стерлинг стоял, покачиваясь, хотелось зажмурить глаза, чтобы раствориться в ощущениях, но он держал их открытыми, потому что боялся что-нибудь упустить.

Спустя какое-то время Оуэн прижал два пальца к губам Стерлинга.

— Оближи их, — приказал он. — Сделай влажными.

Стерлинг приоткрыл губы, чтобы Оуэн мог скользнуть пальцами внутрь. Оуэн был не самым крупным мужчиной из тех, что встречал Стерлинг, но его руки были очень большими, и Стерлинг просто жаждал попробовать его кожу на вкус, обхватить губами пальцы, которые дразнили его.

Сначала он обвел каждый палец языком, пощипывая костяшки губами. Ему очень хотелось прикусить их — несильно, — но он был уверен, что Оуэн задумал совсем не это. Что же именно? Будет рисовать на обнаженной коже Стерлинга узор его же слюной?

Это не имело значения — ему все равно. Он был так счастлив, что Оуэн наконец-то прикасается к нему, возбуждает не только своим присутствием (хоть оно и подавляло), что ему стало неважно, что последует за этим. Вместо этого Стерлинг сосредоточился на своей задаче, обсасывая пальцы Оуэна, глубоко втягивая и упрямо борясь с рвотным рефлексом, надеясь, что эта демонстрация умений сможет соблазнить Оуэна засунуть ему в рот что-нибудь посущественнее.

Тот в свою очередь медленно, подразнивая, вытащил пальцы, и Стерлинг почувствовал влажную прохладу и острый укол боли, когда Оуэн ущипнул его сосок, а скользкие от слюны пальцы тут же занялись вторым, возбуждая, обжигая мимолетной болью.

Окинув взглядом свою работу, Оуэн снова посмотрел в лицо Стерлингу, и тот понадеялся, что не выглядит шокированным. Боль была почти незаметной, совсем слабой, но эти ощущения накапливались, как снежинки, из которых позже получится снежный ком; каждый укол боли, каждое прикосновение шелка к тонкой, нежной коже на запястьях, каждое касание Оуэна, когда Стерлинг не знал, причинит оно боль или успокоит, заставляло его осознавать одну вещь — все в руках Оуэна, абсолютно все.

Дыхание его стало неровным, сердце громко заколотилось. Оуэн не прикасался к нему ниже впадинки бедра, хотя прижал к ней палец и стал выводить круги, заставляя мышцы живота Стерлинга сокращаться. Его член вздрагивал с каждым вздохом, истекал смазкой, потемнев от притока крови, показывая, как близок Стерлинг к тому, чтобы кончить, но Оуэн не смотрел на него.

Он скользнул за спину Стерлингу и как бы невзначай провел ладонью по животу, краем мизинца