совершенно не гавкали, а только скалили зубы, показывая клыки и всё ближе и ближе подбираясь к ним.

— Мамочки! Что делать? — отступает она на шаг. — Бежим?

— Ни в коем случае! — сохраняет спокойствие Мара. — Стой на месте.

Она наклоняется и хватает в ладони песок. Одна из собак наглеет уже настолько, что неожиданно хватает Эмму за джинсы.

— Пшла вон, гадина! — гневно кричит Мара и бросает в глаза собаке первую пригоршню песка..

Собака, взвизгнув, отскакивает, но в это время другая, изловчившись, впивается вдруг зубами в шнуровку высокого ботинка Мары. Мария швыряет в глаза этому псу вторую пригоршню песка и, отогнав его, сама переходит в наступление.

Пылая гневом, в злобной ярости она крутит сумку у себя над головой и припечатывает собак такими выражениями, что у тех даже уши отворачиваются на сторону.

Напуганные неожиданным отпором, чёрные собаки отступают, но Мару-Марию уже не остановить. Грозя растопыренными пальцами, она наступает на них, словно фурия, и гонит прочь.

— Задушу руками! Горло перегрызу!

Отбежав на безопасное расстояние, обе чёрные псины прекращают рычать, а затем и вовсе убегают по дороге дальше, как ни в чём не бывало.

Эмма задирает штанину: крови на ноге нет, лишь небольшое покраснение от укуса.

— Больно? — с участием спрашивает Мара.

— Немного, — кривится Эмма. — А тебе как?

— Да мои ботинки никакими зубами не прокусишь! Но всё равно неприятно. Чем-то мы им, видно, сегодня не понравились, — замечает она, — раньше они меня почему-то никогда не трогали.

— Да, собаки здесь не просто собаки, — иронизирует Эмма, очень похоже копируя готессу.

Мара делает вид, что не замечает иронии.

— Это внизу собаки как собаки, а здесь в них вселяется какая-то нечисть. Здесь за всякой тварью… кто-то стоит.

— Значит, это — оборотни? — потирает укушенное место Эмма.

— Это — Церберы.

— Кто?

— Церберы. Сторожевые псы.

— Блин, как они меня напугали!

— Почему-то они не захотели пускать тебя на гору. Вернее, это гора не захотела принять тебя.

— Ты так считаешь?

— Может, вернёшься? — слегка улыбается Мара.

Эмма вздыхает: она бы не прочь. После такого стресса ей опять страшно хочется курить.

— Даже не знаю, — раздумывает Эмма, опуская штанину.

— Ещё не поздно, — напоминает Мара, пряча снисходительную усмешку.

Эмма достаёт из пачки сигарету, щёлкает зажигалкой и закуривает.

— Но ведь тебя собаки тоже не захотели туда пропускать.

— Как видишь, я их не боюсь.

Эмма собак боится, поэтому шумно вздыхает.

— Ну, короче, ладно, тогда, пока. Видно, не судьба мне с тобой сегодня…

— Видно, не судьба, — пожимает плечами Мара и переходит Прямую дорогу.

Затянувшись, Эмма выдыхает дым и некоторое время стоит в раздумье. Она видит на пригорке поджидающих её собак, к которым неизвестно откуда присоединилась ещё и третья. Боязнь собак не оставляет ей другого выбора. Перспектива быть разорванной псами её вовсе не прельщает.

— Мария, подожди! — кричит Эмма в спину готессе, ещё не успевшей уйти далеко. — Я с тобой!

Мара-Мария оборачивается и безразлично пожимает плечами.

— Как хочешь.

Эмма переходит Прямую дорогу и через минуту догоняет её.

— А вот интересно, чё они, эти собаки, здесь хавают? Трупы наверное?

— Не знаю, — отвечает Мара, недовольная тем, что Эмма вернулась, — не задумывалась.

Ярко-синее безоблачное небо опрокидывается на них на лугу. Тишина. Ни единый листик, ни одна травинка не шелохнется.

— И как ты их не испугалась? — нарушает тишину Эмма.

— Не знаю, — пожимает плечами Мара.

Они идут по лугу, по зелёной травке. Луг этот представляет собой широкую степную полосу, зажатую между двумя высокими грядами леса.

— Что мне эти собаки, — добавляет Мара, — если я ночью хожу на кладбище? Я сейчас вообще ничего не боюсь.

— Что, даже смерти?

— Даже смерти, — спокойно, с лёгкой улыбкой отвечает Мара, и невозможно понять, то ли она шутит, то ли она всерьёз.

— Издеваешься, да? — не верит Эмма.

— А чего её бояться? Всё равно ведь все умрём. И чем раньше это случится, тем лучше.

— Не, лучше позже.

— Зачем? — подначивает её Мара. — Это ж сколько лет тебе придётся мучиться до старости. Уж лучше сразу, пока молодая.

— Дура ты, что ли?

— Ладно, проехали. По крайней мере, тебе это пока не грозит.

— Ты так считаешь?

— Ага, ты ещё не готова к этому.

Девушки подходят к тому месту, где Прямая дорога, меняя направление, разворачивается на сто двадцать градусов. Увлечённая разговором, Эмма даже не замечает этого.

— Слушай, но так же не бывает, чтобы ничего не бояться. Чего-то ты всё-таки боишься?

— Только одного, — усмехается Мара, — что меня заживо похоронят.

— А если серьёзно?

— Не знаю, — пожимает плечами Мария, — наверно, ещё я боюсь людей. Вернее, боюсь подпускать их к себе. Мне не хочется ни с кем общаться.

— А я, наоборот, боюсь одиночества. Я боюсь себя. Особенно, когда остаюсь одна. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то руководил мной и избавлял страхов. Я вся состою из них.

— Ты такая-то странная. Всего боишься, а вены себе режешь…

— А! — небрежно отмахивается Эмма рукой — это так ведь … не до конца.

— Чтобы привлечь к себе внимание?

— Ага.

— Чтобы тебя пожалели?

Эмма кивает.

— А я нет, — качает головой Мара, — я, если что задумаю, меня ничто не остановит. Я всегда иду до конца.

— Смотри, какие деревья, — замечает Эмма.

Посреди зелёного луга им встречаются по пути три причудливых разноцветных дерева. Их сухие стволы, полностью лишённые коры, раскрашены масляными красками в жёлто-синие и красно-зелёные полоски.

— Кто их так раскрасил?