меня добрался. Вынь ему да положь автора. Зачем, спрашиваю, а он говорит: надо! Очень, мол, автор талантливый, пьеса – блеск, веселая, но умная, и к тому же роли прекрасно выписаны. А ты говоришь – навязала.
– Эмма, это все правда?
– Святой истинный крест!
– Ой, мамочки…
– Сашка, я думаю, Лобова надо немножко помурыжить. Чтоб не думал, что ты ради него с пальмы спрыгнешь и полетишь…
– С какой еще пальмы?
– Ну я это так, для красоты. Он знает, что ты живешь в Испании. Я ж ему не стану докладывать, что ты у меня обретаешься. Говорю ж, туману напустила… Значит, так, Александра, слушай сюда! У тебя в Москве жить есть где?
– Ну я могу, конечно, остановиться у Ульяши…
– Остановишься у меня.
– Нет, спасибо, конечно, но я и так у тебя живу, а в Москве меня это будет стеснять.
– Ну тогда я подыщу тебе квартирку на время, это не проблема. А ты пока займись одежонкой.
– Какой одежонкой?
– Ну купи себе там несколько костюмчиков, платьиц, пальтишко приличное. Ты должна выглядеть, чтобы они видели, что я им не бросовый товар предлагаю.
– Извини, Эмма, но это чушь. Встречают по одежке, провожают по уму.
– Да, ум твой уже оценили, теперь нехай видят, что ты еще и офигительно красивая баба. Пойми, чудачка, хорошая тряпка бабе уверенности придает, так что не жмись. А вдруг кого знакомого встретишь, надо, чтоб ни одной старой шмотки не было, усекла?
– Усекла.
– Вкус у тебя есть, получше моего будет, мне это уже Дунька объяснила, а бабок не жалей. Значит, так, через десять дней жду тебя в Москве.
– Саша, Саша, скажи, что я хочу на премьеру! – толкала меня в бок Дуня.
Я только рукой махнула.
– Ты почему насчет меня не сказала?
– Рано!
– А когда же?
– Ближе к делу! Я просто потребую от Эммы, чтобы ты была на премьере – А если она не согласится, скажи, что больше не станешь править ее кошмарики!
– Гениальная идея!
А на другой день Дуня вернулась из школы грустная.
– Что случилось?
– Габриэль ногу сломал.
– Бывает, не грусти. Срастется у него нога. Он молодой, через два месяца бегать будет…
– Но ты его уже не увидишь, ты уедешь.
– Я же вернусь. Мне, знаешь ли, очень тут нравится.
– Слушай, а ты когда издашь свои пьесы, внизу напишешь: Майорка, Кан-Пастилья, такой-то год?
– Ты этого хочешь?
– Да, по-моему, это было бы круто!
– Значит, напишу, что за проблема. Нет, я еще лучше сделаю!
– Что?
– Я посвящу свою первую пьесу тебе! И на программке будет стоять: «Посвящается Евдокии Курлыкиной». Может, без тебя я бы и пьесу не написала.
У девочки глаза полезли на лоб.
– Ты и вправду так напишешь?
– Конечно.
– Нет. Не надо, – твердо заявила она, немного поразмыслив.
– Почему?
– Потому что люди будут говорить, что ты так к маме подлизываешься.
– Мне плевать!
– А мне – нет! Я буду просто знать, что ты это мне посвящаешь. И все.
– А если без фамилии, просто Дуне?
– Нет.
– Знаешь, Дуня, твоя мама не зря тобой гордится.
Но через десять дней мне улететь не удалось. За два дня до отлета я катила на роликах по набережной, и вдруг дорогу мне перебежала трехцветная, довольно-таки драная кошка. Я еще не успела сообразить хорошо это или плохо, как со всего маху влетела мордой в фонарный столб. У меня в буквальном смысле слова искры из глаз посыпались. Спасло меня только то, что на голове была бейсболка с довольно длинным козырьком. Он несколько самортизировал удар, но здоровенная шишка на лбу и фингал под глазом были мне обеспечены. А хороша бы я была, если бы у меня не сломались темные очки!
Именно потому я и напялила Дунину бейсболку.
Было больно и обидно, просто до слез.
Вера Ивановна при виде меня побледнела.
– Саша, какой ужас! Что с вами случилось?
– Да въехала в фонарный столб и заработала фонарь!
– И вы еще острите! Надо что-то делать!
– В Москве я лечила мужу синяки мазью «Арника», а тут… И как с такой рожей в Москву лететь? – чуть не плакала я.
– Надо отменить полет! У вас может быть сотрясение мозга!
– Нет никакого сотрясения, меня же не тошнит.
– Вы уверены?
– Конечно. А вот шишка вспухла, черт бы ее драл.
Она прикладывала мне к шишке тряпочку со льдом, чем-то мазала синяк, словом, хлопала надо мной крыльями.
Дуня позвонила в аэропорт – поменять билет, а потом потащила меня в аптеку, где работал Габриэль.
Его там еще не было, но его мама, удивительно славная женщина, дала нам какие-то примочки, ощупала мою голову и пообещала, что дней через пять все пройдет. Но описать, в какую ярость впала Эмма, у меня не хватает слов.
– Ты что, ребенок? Не соображаешь ничего? Я всегда знала, что это плохо кончится! На роликах ей вздумалось кататься, а под ноги смотреть не надо? Да через неделю уже репетиции начинаются! Ты тут нужна, к тебе вопросы есть, а ты там с битой мордой… Очень больно было? Ладно, лечись с утра до ночи. Все, пока. Про ролики забудь и Дуньке заодно запрети! А то, не дай бог, тоже морду расшибет. А ей еще замуж выходить. Все!
И она в сердцах швырнула трубку.
– Мама на тебя орала? – поинтересовалась Дуня.
– Как резаная.
– Знаешь почему?
– Ну?
– Потому что она тебя любит. Я еще совсем маленькая была, как коленку ушибу или палец порежу, мама сразу вопить начинала…
– Я так и поняла.
– И не обиделась на нее?
– На что ж обижаться, если мама кругом права. Это все из-за кошки…
– Какого цвета кошка?
