научиться, что-то делать. И если хочешь знать, у меня даже есть кое-что на примете…

– Что? – насторожилась я.

– Одна моя приятельница работает в крупном издательстве. Я хочу поговорить с ней, может, они будут давать тебе рукописи на редактуру.

– Но я же никогда ничего не редактировала!

– Начнешь! У тебя есть главное: ты с ранних лет хорошо чувствуешь литературу, язык. Помню, ты свою няньку Тоню лет с трех «редактировала». Она деревенская была и все ударения не правильно ставила, а ты вечно ее поправляла. Еще твоя мама смеялась: не иначе редактором будет!

– А что, попробовать можно! – воодушевилась вдруг я.

– Почему бы и нет? Они там вечно внештатных редакторов привлекают. Дадут тебе на пробу рукопись, если их твоя работа устроит, будешь при деле. Платят там, конечно, гроши, но со временем, может, в штат тебя возьмут или сама заразишься и писать начнешь… Сейчас ведь жук и жаба пишут!

– А я кто? – улыбнулась я, – Жук или жаба?

– Ты моя любимая маленькая девочка, которую я по мере сил не дам в обиду.

– Уля, я тебя люблю!

– Молчи, а то я начну реветь, тушь потечет – и мы врежемся в столб.

– Уля, а когда ты позвонишь своей подруге?

– Сегодня вечером и позвоню, только ведь сейчас лето, она может быть в отпуске.

– Ничего, она вернется из отпуска, будем надеяться. Уля, я хочу попробовать себя, это ведь мечта – сидеть дома и делать что-то интересное! И Глеб будет под присмотром, я стану опять зарабатывать, нельзя же только на бабушку рассчитывать.

– То есть как – на бабушку? А что, Глеб тебе денег не дает?

– Да что ты, конечно, дает, и даже совсем немало, но все равно…

– Договорились.

Домой я вернулась поздно, по дороге у нас еще колесо спустило, и мы довольно долго ждали помощи. Глеба дома не было. Вот и хорошо. Сейчас пойду, налью ванну и спокойно полежу в теплой воде. Странно, приговор бабы Лены не стал для меня непереносимо болезненным ударом. Наверное, я это предчувствовала. Что ж делать, значит, не судьба.

Живут же люди без детей… И я жила в последние годы, уже ни на что не рассчитывая. И права, бесконечно права Ульяша, мне необходимо иметь в жизни что-то еще, нельзя жить только Глебом. Короче говоря, отныне мой девиз: не Глебом единым…

Глеб вернулся около часа ночи, и я даже испугалась при виде его. Глаза были красные, воспаленные.

– Что случилось?

– Да ерунда, пришлось несколько раз нырять в реку, и глаза что-то заболели, еле доехал…

– Надо срочно показаться врачу!

– Ну не ночью же! Да и вообще, все пройдет.

– Нет, давай хотя бы чайные примочки сделаем!

– Терпеть не могу!

– Глебка, ты как маленький! Ляг, расслабься, а я все сделаю.

Сначала он злился, стонал, словно я невесть какие муки ему доставляю, но потом вдруг сказал тихо:

– А ведь и вправду немножко легче. Спасибо, Санька. Как ты думаешь, к утру пройдет?

– Я не знаю, будем надеяться… Но если не пройдет, надо к врачу, с глазами шутки плохи, особенно когда много снимаешься…

– Да, действительно. Только завтра все равно не получится, у меня просто минутки не будет. А у нас пожрать что-нибудь есть? Я вдруг здорово проголодался.

Он, наверное, забыл, что я ездила к бабке, даже не спросил ни о чем, отметила я, когда он уже крепко спал. Ну и ладно. Он так устал, глаза болят, столько дел… Я, в конце концов, видела от него много «крупочек» добра и не стану зла таить. Приняв благое решение, я заснула.

Утром глаза у Глеба были еще немного красные, но резь прошла, они больше не слезились.

– Ты у меня чудо, Санька! – Он чмокнул меня в щеку и убежал.

А я решила приготовить к вечеру что-нибудь вкусное. Глеб обожает мясо с баклажанами. Пойду сейчас на рынок, куплю хорошего мяса, овощей, зелени, ягод… До чего ж это приятно – не считать каждую копейку! Скоро пойдут вишни, надо будет обязательно сделать вареники, мое коронное блюдо, позвать гостей… Надо извлекать из жизни каждую крупочку радости!

Возвращаясь домой с полными сумками (купила еще две бутылки хорошего вина в магазине «Ароматный мир» неподалеку от рынка и две большие бутылки минеральной воды в палатке у дома), я увидела, что почтовый ящик у нас полон. Поставила сумки и открыла ящик. Куча рекламных листков, газета, счет за междугородные переговоры и несколько писем. От поклонниц, наверное. Одно из них было адресовано мне. Я хотела вскрыть его уже в лифте, но рук не было, как говорится. Дома я бросила сумки и прямо в прихожей надорвала конверт. Оттуда выпали несколько цветных фотографий. На всех был Глеб с какой-то ослепительной девицей! У меня перехватило дыхание. Я опустилась на стул в прихожей. Фотографий было четыре. На одной Глеб сидел с ней и каком-то ресторане, пристально глядя на нее с такой улыбкой… У меня даже сердце заболело. Я слишком хорошо знаю, когда он так улыбается. На втором снимке они шли по какой-то аллее, и он обнимал ее за плечи. На третьем они были в лодке. Он в шортах, а она в купальнике. На четвертом они в той же одежде полулежали на траве. Собственно, ничего криминального в этих снимках не было. Но у меня задрожали руки. Вот оно, началось… Вполне возможно, что это просто его партнерша по съемкам, попыталась я себя успокоить. Уж если кто-то решил сделать компрометирующие снимки, то, наверное, постарался бы снять их в более откровенном виде… А раз нет, то не надо и внимания обращать. Глеб говорил, что ему предложили сняться в каком-то клипе. Работы на день-два, а деньги хорошие. Может быть, это и есть его партнерша по клипу? Они очень красиво смотрятся вместе…

Господи, кому и зачем понадобилось присылать мне эти фотографии? Я схватила конверт, осмотрела его внимательно со всех сторон. Ничего примечательного, штемпели московские… Доброжелатели, мать их! Ну и что прикажете с этим делать? Выбросить в помойку? Или сохранить и предъявить Глебу?

Спросить, кто это такая и что все это значит? А что толку? Глеб будет с честными глазами уверять меня, что это просто пробы к фильму или что-то еще, сугубо профессиональное, мне захочется ему верить, и я же буду чувствовать себя виноватой… Нет, к чертовой матери! Я порвала фотографии на мелкие кусочки и выкинула обрывки в мусоропровод. Но предварительно разглядела красотку. Она и вправду была хороша – лет двадцати двух от силы, яркая, красивая. Может, это она сама и прислала, – так сказать, для сведения? Многие дамы такое практикуют. Но мне плевать. Ну даже и оступился Глеб, плоть слаба, как говорится, а у него сейчас от свалившейся известности уж точно голова кругом пошла. Что ж, значит, надо это пережить как болезнь. Если он меня любит, перебесится, никуда не денется, а если уже не любит… Но об этом думать не хотелось, слишком больно, просто непереносимо. Он даже не спросил, что мне сказала бабка, снова мелькнула мысль. Но я ее отогнала. Наверное, он все понял и просто не хочет бередить мне душу этими печальными разговорами. Решено, я ничего ему про эти фотографии говорить не стану, я все перенесу, я ведь люблю его, а за любовь надо бороться… С какой стати мне отдавать его первой попавшейся вешалке? Ничего, Саша, ничего, никуда он от тебя не денется. Вот заболят у него глаза или живот, куда он пойдет? К вешалке?

Как бы не так! Перед такими длинноногими красотками надо выглядеть стопроцентным секс-символом, тут не разноешься, не станешь рассказывать, что у тебя от макарон живот пучит или в сырую погоду ломит левую ногу… С этим он даже к маме своей не пойдет, она его так занудит, что он от нее через четверть часа смоется… Боже ты мой, о чем я думаю?

Что ж, я теперь гожусь только на роль грелки и клизмы? Ну уж нет, Глеб Евгеньевич, так дело не пойдет!

Мне надо учиться существовать отдельно. Самостоятельно. Думать о себе. И начать работать. Да, а ведь Уля мне так и не позвонила. Ничего, я ей сейчас напомню.

– Уля, ты забыла про мою редакторскую карьеру?