большую кружку бульона, и он крепко схватил ее обеими руками. Черити держала одеяло как ширму, пока я снимала с Мэгги грязную одежду и мыла ее. А мистер Момпелльон присел на корточки перед Брэндом и стал расспрашивать о том, что с ними произошло.
Оказалось, что они благополучно прошли через Стоуни-Миддлтон, и хотя встречные старались держаться от них подальше, они выкрикивали приветствия и добрые пожелания и даже оставили для них у камня-указателя овсяный пирог и фляжку пива. Дальше по дороге один фермер разрешил им переночевать в его коровнике. Неприятности начались, когда они пришли в Бейкуэлл. День был рыночный, на улицах было полно народу. И вдруг кто-то из толпы узнал Мэгги и закричал: «Женщина из чумной деревни. Берегитесь! Берегитесь!»
Брэнд содрогнулся при этом воспоминании.
— Да простит меня Бог, я убежал и оставил ее. Я давно не был в Бейкуэлле и подумал, что меня никто не узнает. Вот я и решил, что без Мэгги я смогу добраться до родных.
Но Брэнд ушел недалеко, совесть погнала его обратно.
— Я услышал крики, испугался за Мэгги и вернулся. Я незаметно пробрался на площадь и спрятался за ларьком зеленщика. И тут я увидел, что там происходит. Они набрали гнилых яблок, которые сваливали в канаву на корм свиньям, и стали бросать их в Мэгги с криками: «Вон из нашей деревни!» Она и хотела побыстрее уйти, только вот, вы же знаете, быстро ходить она не может. Она растерялась, начала спотыкаться. Я подошел к ней, схватил ее за руку, и мы побежали. Они продолжали бросаться в нас яблоками. И тут ей стало плохо, ноги отказали ей, и она упала. Толпа еще больше взбесилась. Дети стали бросаться в нас камнями, и я подумал, что, если все возьмутся за камни, нам конец. Пастор Момпелльон, вы, наверное, меня осудите, но я украл тележку. У меня откуда-то взялись силы, и я затащил туда Мэгги. Ее владелец ругал меня самыми последними словами, но догонять не стал. Может быть, он подумал, что теперь тележка все равно заразная. И вот все это время мы добирались до вас.
Закончив свой рассказ, Брэнд разрыдался.
Пастор обнял мальчика за плечи и крепко прижал к себе:
— Ты молодец, Брэнд, ты все правильно сделал, даже то, что тележку взял. Ты из-за этого даже не переживай. Ты мог бы убежать, но ты думал не только о себе. Ты вел себя очень храбро. — Он вздохнул. — Эта чума, хотим мы этого или нет, сделает из нас героев. И ты — первый из них.
Черити принесла кружку бульона для Мэгги, и мы попытались покормить ее из ложки. Но нам это не удалось: бульон выливался у нее изо рта. На ее здоровом глазу появилась слеза. Бедная Мэгги! Еда так много для нее значила. Она была для нее и средством существования, и самым большим удовольствием в жизни. Что же с ней будет, если она не сможет даже есть?
— Да будут прокляты эти Бредфорды!
Эти слова буквально вырвались у меня из груди. Пастор посмотрел на меня, но в его взгляде не было упрека.
— Не волнуйся так, Анна, — сказал он. — Я думаю, что Господь Бог об этом уже позаботился.
Джейкобу Мерриллу и без того было трудно растить одному десятилетнюю дочку и шестилетнего сына, так что Мэгги Кантуэлл была бы для него слишком большой обузой. Он согласился на время приютить Брэнда. Я сказала, что могу забрать Мэгги к себе. Мы решили оставить ее до утра у Меррилла, чтобы она выспалась и согрелась.
Мистер Момпелльон отправился домой, а я пошла в таверну, чтобы договориться там о лошади с телегой на завтра. Было так холодно, что изо рта у меня шел пар, я даже побежала, чтобы согреться. Шахтерская таверна была известна на всю округу. Там обычно собирались любители выпить, а еще там проходили собрания Совета шахтеров, где решались все вопросы, связанные с добычей и продажей руды.
Внутри горел камин и было очень тепло. Для буднего дня народу было много. И конечно, среди прочих там был и мой отец. По нему было видно, что выпил он немало.
— А, дочка! Ты замерзла, иди сюда, я угощу тебя пивом, чтобы твои щечки опять порозовели.
Я покачала головой и сказала, что мне еще надо возвращаться на работу.
— К черту эту работу. Сам отец приглашает тебя выпить! А потом можешь пойти и сказать этому болтуну священнику, что в хорошей кружке пива мудрости побольше, чем в четырех Евангелиях.
Я и сама не знаю, зачем я сказала это. Жизнь с отцом должна бы научить меня, что нельзя перечить ему. Но моя голова, как я уже говорила, была забита стихами из Библии, и в ответ на его богохульство строки из Послания апостола Павла к ефесянам сами слетели с моих губ:
— «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим».
Мужчины одобрительно гоготали над его словами, но, услышав мой ответ, стали смеяться уже над ним.
— Ну и язычок у твоей дочки! — сказал один из них, но при взгляде на отца мне захотелось зажать им всем рот.
— Не очень-то вылезай со своими цитатами. Ты что думаешь, если Момпелльон со своей женушкой носятся с тобой, я не смогу тебя приструнить? — Отец схватил меня за плечи и заставил встать перед ним на колени. — Ну что? Говорил же я тебе, что ты будешь учиться у моих ног, и так, черт побери, оно и будет. Эй, кто-нибудь, принесите-ка мне уздечку для сварливых жен, я заткну ее поганый рот!
Меня охватил страх. Перед глазами встало лицо матери в железной раме, ее страдальческие глаза, нечеловеческий крик, рвущийся из ее горла, когда железо впилось ей в язык. Он надел на нее это ужасное приспособление, после того как она отругала его при всех за пьянство. Я, тогда еще совсем маленькая, так испугалась, что убежала и спряталась. Когда отец напился до бесчувствия, кто-то сжалился над ней и разрезал кожаный ремень, которым уздечка пристегивается к подбородку. К тому времени ее язык был так изранен и так распух, что она только через несколько дней смогла говорить.
Руки отца сжимали мои плечи, но мне казалось, что они сжимают меня за горло и душат. Я никак не могла сглотнуть, во рту скопилась слюна, меня охватило безумное желание плюнуть ему в лицо. Но я его слишком хорошо знала и понимала, что, если я сделаю это на глазах его собутыльников, он изобьет меня до полусмерти. Когда я была ребенком и он бил меня, Афра никогда не вмешивалась. Она вступалась за меня только тогда, когда он бил меня по лицу: «Мы никогда не выдадим ее замуж, если ты ее изуродуешь».
Годы спустя, когда Сэм Фрит спас меня от этого ужасного существования, он, лаская меня, обнаружил бугорок у моего правого плеча — там неправильно срослась кость. Я призналась ему, что, когда мне было шесть лет, отец швырнул меня об стену. Сэм заставил меня рассказать обо всех других случаях, и, когда я начала вспоминать все это, он побелел от гнева. Дослушав меня до конца, он отправился к отцу. «Это тебе за девочку, которая не могла дать сдачи», — сказал он, ударив его своим огромным кулаком в лицо и сбив с ног.
Но теперь Сэма со мной не было. Я почувствовала, как у меня по внутренней стороне бедра потекла горячая струя. Страх заставил мое тело предать меня так же, как это было в детстве. Я скорчилась у ног отца и тонким, каким-то не своим голосом попросила у него прощения. Он рассмеялся, ослабил хватку и ударил меня носком сапога в бок так сильно, что я перевернулась и оказалась в собственной луже. Я сняла фартук и кое-как вытерла пол, а потом бросилась вон из таверны. Мне было уже не до повозки. Я сгорала со стыда. Дома я сразу же сбросила одежду и терла свою кожу мочалкой, пока она не покраснела. Я все еще плакала, когда прибежал маленький Сет и сказал, чтобы я шла к Мэгги.
Пока я была в таверне, у нее случился еще один приступ, после которого отнялась и правая, здоровая сторона. Мэгги Кантуэлл умерла еще до полуночи.
На следующий день после того, как мы с Элинор Момпелльон принимали роды у Мэри, мне стало стыдно, что я стащила у нее пузырек с опием. Я взяла его с собой на работу и хотела незаметно положить на место. Но каждый раз, когда у меня появлялась такая возможность, мне не хватало силы воли, чтобы с ним расстаться. В конце концов я снова принесла его домой и, чувствуя себя ужасно виноватой, спрятала его в глиняный горшок. В ту ночь, когда умерла Мэгги, я смотрела на пузырек и думала, какую же дозу надо принять, чтобы быстро уснуть. Я отломила кусочек липкого вещества и попробовала его на язык. Опий оказался очень горьким, так что я разрезала этот кусочек пополам, смешала его с медом и проглотила,
