— Я приехал совсем не за этим. Я хочу, чтобы вы пересмотрели свое решение и остались. Ваша семья занимает самое высокое положение в нашей деревне. Жители должны брать с вас пример. Если вы струсили, то как я могу просить их оставаться мужественными?
— Я вовсе не струсил, — холодно ответил полковник. — Я просто делаю то, что должен делать любой здравомыслящий человек: пытаюсь защитить своих близких.
Момпелльон шагнул ему навстречу:
— Подумайте о тех, кого вы подвергаете риску…
Полковник отступил назад, стараясь держать дистанцию:
— У нас уже был разговор на эту тему, и я намерен поступить так, как я вам уже говорил. Моя жизнь и жизнь моей семьи значат для меня гораздо больше, чем какой-то возможный риск для чужих для меня людей.
Пастор не отступал:
— Если вас не волнует судьба других людей, подумайте о том, сколько добра вы могли бы принести местным жителям, для которых вы должны быть примером для подражания. — Он приблизился к полковнику и взял его за локоть. — Даже малейший жест доброты и сочувствия со стороны вашего семейства значил бы для них гораздо больше, чем то, что даю им я, — ведь это входит в мои обязанности священника.
Элизабет Бредфорд, которая стояла на площадке второго этажа, с трудом подавила смешок. Ее отец взглянул наверх, и они обменялись понимающим взглядом.
— Ах, как это лестно! — произнес он с издевкой. — Дорогой мой, я воспитывал свою дочь не для того, чтобы она нянчилась с каким-то сбродом. А если бы мне захотелось оказывать помощь страждущим, я тогда принял бы сан.
Момпелльон с омерзением отдернул руку:
— Для того чтобы вести себя как мужчина, совсем не обязательно быть священником.
Пастор повернулся и пошел к камину. Он все еще сжимал в руке письмо полковника, о котором, кажется, совсем забыл. Он сделал глубокий вдох, а когда вновь повернулся к полковнику, лицо его выражало абсолютное спокойствие.
— Если вы решили отправить жену и дочь — хорошо, но, прошу вас, останьтесь сами и исполните свой долг.
— А кто дал вам право указывать мне, в чем состоит мой долг? Я ведь не говорю вам ничего о вашем долге, хотя вам не мешало бы позаботиться о вашей хрупкой жене.
Услышав эти слова, пастор покраснел:
— Я должен признаться, сэр, что, когда я впервые заподозрил то, что мы уже точно знаем сейчас, я умолял ее уехать. Но она отказалась, а сейчас говорит, что я должен этому радоваться, так как я не смог бы просить сегодня других остаться, если бы она тогда покинула деревню.
— Ну что ж, кажется, ваша жена — мастер по части принятия неверных решений. У нее в этом большой опыт.
Это было такое оскорбительное замечание, что я едва не вскрикнула. Мистер Момпелльон стоял, сжимая кулаки, но потом взял себя в руки и постарался говорить спокойно:
— Может быть, вы и правы. Тем не менее я уверен, что вы сделали сегодня неправильный выбор. Люди не простят вам то, что вы покинули их в трудную минуту.
— А вы думаете, меня волнует мнение каких-то потных шахтеров и их сопливых отпрысков?
Мистер Момпелльон резко вздохнул и сделал шаг вперед. Полковник примирительно поднял руку:
— Послушайте, пастор, не думайте, что я не оценил сегодня ваших усилий. Я вовсе не утверждаю, что ваша проповедь была напрасной. Люди почувствовали себя праведниками из-за того, что остаются в деревне, и это хорошо. Нужно же им хоть чем-то утешиться, ведь выбора у них все равно нет.
Выбора нет. Я почувствовала, что опускаюсь с заоблачных высот, куда вознесла меня сегодня утром проповедь пастора, на грешную землю. Возможно, если бы мои дети были живы, я рискнула бы бежать с ними куда глаза глядят. Но я в этом сильно сомневаюсь. Как правильно сказала Афра моему отцу, нелегко поменять крышу над головой и верный кусок хлеба на опасности и голод, что ждут тебя в пути. А сейчас, когда мои мальчики лежат на церковном кладбище, у меня вообще нет причины покидать родную деревню. Чума уже забрала у меня самое дорогое, и мне теперь казалось, что моя жизнь вообще ничего не стоит. Так что я не заслужила особых похвал за свое решение остаться. У меня почти пропало желание жить, да к тому же мне некуда было податься.
Полковник стал с деланным безразличием рассматривать книги в своей библиотеке, продолжая говорить:
— Но у меня, как вы правильно заметили, есть выбор. И я намерен им воспользоваться. А сейчас, если вы меня извините, мне надо еще решить перед отъездом, что выбрать из книг в дорогу: Драйдена или Мильтона. Может быть, все-таки Мильтона. Стихи Драйдена очень быстро надоедают.
— Полковник Бредфорд! — Голос мистера Момпелльона разнесся по всему холлу. — Если вы не цените жизнь людей, есть тот, кто их ценит. И будьте уверены, вам придется держать перед Ним ответ. Я обычно редко говорю о суде Божьем, но сейчас хочу сказать, что Его гнев настигнет вас. Бойтесь его, полковник Бредфорд! Бойтесь наказания гораздо более страшного, чем чума.
И с этими словами он повернулся и вышел.
Никто, конечно, не свистел им вслед. Когда карета Бредфордов проезжала по деревне, мужчины почтительно снимали шапки и кланялись, женщины приседали в реверансе, так же как и всегда. Бредфорды не взяли с собой никого из слуг, за исключением кучера, которого отправили назад, как только он их довез до Оксфорда.
Перед отъездом Бредфордов слуги падали на колени, хватали хозяек за подол и целовали сапоги полковника. Миссис Бредфорд с дочерью просили полковника разрешить хотя бы горничным пожить в конюшне, но он был непреклонен.
К вечеру жители деревни разобрали всех слуг Бредфордов по своим домам. Мэгги и ее помощник Брэнд были родом из Бейкуэлла и решили вернуться туда к своим родственникам, надеясь, что те их примут, — они ведь не давали вместе с нами Воскресный обет, как мы его теперь стали называть. Пастор поручил им раздать по дороге в соседних деревнях письма, в которых он объяснял, как мы намерены жить дальше. И это было практически все, что они взяли с собой. После всех хлопот, когда мы в спешке собирали вещи Мэгги, она решила не брать их с собой, опасаясь, как бы ее родственники не подумали, что в них затаилась зараза. Они отправились в дорогу пешком — тучная женщина под руку с худеньким подростком, — и я подозреваю, что многие жители нашей деревни завидовали им.
И вот мы, оставшиеся, начали учиться жить в тюрьме, в которую заточили себя сами. В ту неделю потеплело, и снег превратился в кашу. Обычно во время оттепели на улице царило оживление, но та оттепель ничего не изменила в нашей жизни, и до нас стало доходить, какими последствиями может обернуться наш обет.
В понедельник я пошла к Межевому камню на краю горной долины. Проторенная дорожка спускалась вниз к деревне Стоуни-Миддлтон. Я стояла там и с тоской смотрела на запретную теперь для нас тропу. Я подошла к камню и стала наблюдать за тем, как Мартин Милн высекает в нем углубления, чтобы мы могли вести нашу необычную торговлю. Утро было безветренным, и стук его кувалды слышен был даже в деревне. Несколько человек пришли посмотреть на его работу. Внизу, в долине, мы увидели пасущегося мула и мужчину, который ждал, когда каменщик сделает свое дело и мы подадим ему сигнал. Мистер Момпелльон тоже был с нами, и, когда отверстия стали достаточно глубокими, он налил в них уксус и положил монеты. В первый раз нам доставили стандартный набор: муку, соль и другие самые необходимые продукты. А сейчас мы должны были передать список дополнительных заказов, составленный пастором. И еще один список с именами умерших за последние дни. В нем было три имени: Марта Бэнди, дочь хозяйки гостиницы, Джуд и Фейт Гамильтон.
Когда все было готово, мистер Момпелльон помахал мужчине рукой, и мы отошли на безопасное расстояние, наблюдая, как тот поднимается по склону на своем муле. Он поспешно сгрузил продукты, взял деньги и списки и помахал нам.
