— Не время, конечно. Но если эти господа и дальше будут пакостить на своей земле, да еще заграничного дяденьку на помощь призывать, то ей-богу, на рогатину их или дубиной…

Ермолаев вспомнил свой спор с Григоровичем и Курбатовым, и заерзал от неприятного воспоминания.

— Может, у нас и была настоящая демократия, еще раньше чем у них, — подытожил Шапиро.

— Ох ты, господи, да какая разница, как это назвать — одно сотрясание воздуха… Выдумали тоже — «демократия», «тоталитаризм», «капитализм». Игра в слова.

— Это известный феномен, — согласился Шапиро, — сначала мы играем в слова, потом они нами играют.

— Да мы, вроде, отыгрались уже — прививку получили в свое время. А этим, — Ермолаев крутанул головой в ту сторону, где за окном догорала вечерняя заря, — мозги пудрят, а они еще просят. Паралич сознания. Пусть лучше вустриц уминают, это то, что им надо, и к чему у них настоящие способности, а мозги свои пусть поберегут, чтобы сыры и паштеты различать.

— Ну, это ты из другой оперы, — ответил Шапиро. — Пожалей зверушек.

— Ничего не из оперы. В Европе побеждает леность ума, воинственная тупость, двойные стандарты. Видно же невооруженный глазом — если случается у них, то это трагедия, а если у нас, то что-то типа возмездия. Вот, здесь террористы метро взорвали или самолет — думаешь, там кто-то посочувствовал? Да нет, руки потирали — так, мол, вам, русиш швайн, вот как отважные борцы за свободу вам дали втык. Когда они театр захватили, по французскому телевидению сразу такая дрянь пошла, диву даешься… Документальные фильмы, встречи в студии, и все об одном — нечего русским сочувствовать, они и не такое заслужили. Чуть ли не «держитесь, шахиды, мы с вами». А уж если в Испании поезда рванули, так уже «небо плачет над Мадридом». Безоблачное. Как будто муравейник разворошили. Даже не муравейник, а…

— Тут ты не прав. Еще не хватало злорадствовать. Надо быть выше этого, показать им пример, в конце-концов. Те, кто в этих поездах ехали, ехали на работу, на учебу — они же не виноваты, что у них в верхах идиоты.

— А кто виноват, Пушкин? Демократия ведь, вроде. Кто этих идиотов выбирал, кто в Страсбург моральных уродов насажал? Сам же говорил — на рогатину.

— Ну, я не про то… И знаешь ли, подобное было когда-то, когда союзники Дрезден разрушили. Мол — все немцы, в том числе женщины, дети и старики были ответственны за приход Гитлера к власти, вот и получай, фриц, бомбочкой по голове.

— Да, слышал. Когда же они сами-то получат гранату?

— А никогда. И с этим надо жить, — как отрубил Шапиро.

Ермолаеву не нравился этот хладнокровно-циничный тон. «Эх, Шапиро, Шапиро, ну у тебя и нервы», — подумал он.

— И все-таки я верю, что история разберется, и они получат за все, и за Югославию, и за Чечню. Эти господа в Париже, Лондоне, Варшаве ответят за все свои пакости, — сказал Ермолаев.

— Конечно-конечно, — иронически ответил Шапиро. — Ведь есть Божий Суд.

— Может, и нет, да хочется верить, что ответят.

— Да нет, проживут они свою жизнь в сытости и довольстве, и наградят их всех Орденом Почетного Легиона. А некоторых Орденом Дружбы Народов или медалью какой-нибудь.

— Пусть награждают. Чем больше абсурда, тем скорее все станет ясно для населения. Меня волнует — чтобы они нас оставили в покое. И что они к нам-то пристали?

— А из спортивного интереса, я полагаю. Каждый сходит с ума по-своему — кто-то баксы копит, кто- то карьеру делает, ну а кто-то Империю Зла разрушает. И от скуки. Щука нужна, чтобы карась не дремал, а если бы России не было, ее пришлось бы выдумать.

— Да уж, — кивнул Ермолаев. — Мы-то без них можем жить, а они без нас — нет. Вот я читал об одном эксперименте, с крысами.

— В каком смысле?..

— Нет, ты послушай. Было две группы крыс, белых, лабораторных. Одних хорошо кормили, поили, обогревали и не беспокоили. А других постоянно обламывали — например, есть не давали, электрические разряды пропускали и прочее. Так вот, после вскрытия обнаружилось, что у благополучных мозг почти атрофировался, и организм ослабел, а у тех, кого раздражали, в мозгу — развитая система сосудов и вообще, более полноценное состояние. Вот я и думаю, что мы — это как регулярный электрический разряд для буржуев, чтобы у них мозги не размягчились. Так что они нам спасибо должны сказать.

— Спасибо от них не дождешься, их бы вообще устроило, если Россию асфальтом закатать. Не нужны мы им такими.

— Но они-то нам нужны, — возразил Ермолаев. — Значит, должна быть и обратная связь.

— Смотри, вот Достоевский что писал, — Шапиро взял томик и полистал. — Ага, вот: «Европа нас готова хвалить, по головке гладить, но своими нас не признает, презирает нас втайне и явно, считает низшими себя как людей, как породу, а иногда так мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями». Видишь — все уже сказано, надо ли переливать из пустого в порожнее?.. Чаю хочешь? — спросил Шапиро без всякого перехода.

— С медом.

— Меда нет.

— А чай-то есть?

— Чая, к сожалению, тоже нет.

— Зачем же ты предлагал? — удивился Ермолаев.

— Я не то чтобы предлагал… — затянул Шапиро.

— Понятно. А кофе есть?

— Кофе нет, но есть кофейный напиток.

— Из цикория?

— Нет, из овса.

— Час от часу не легче.