— Чернилами…ик, — ответил уже совершенно окосевший брат красавицы, погрозил пальцем в пространство, затем вяло провел рукой в воздухе и упал на раскладушку.
Ермолаев почувствовал, что он очень устал. Утро вечера мудренее, подумал он вслух и заснул на полу, подложив несколько книг под голову, вместо подушки.
Ему приснилась Дина в свадебной фате. Дико звучала лезгинка.
Марк еще раз нажал кнопку дверного звонка. Ничего. Он уже хотел развернуться, когда щелкнул замок и его как куклу зашвырнули вовнутрь.
— Да это свой, француз, убери ствол, — услышал он голос Ахмеда.
— А, извини, дорогой…
Передав посылку, Марк маялся уже полчаса, не решаясь уйти. В воздухе стояло напряженное молчание. Мрачные лица кавказцев, захваченный милицейский агент — все это заставляло его нервничать. «А милиционер, кажется, уже умер», — подумал он. Словно прочитав его мысли, тот пошевелился.
— А сычас я пакажю, как ми расправлаимса са шпионамы, — наконец произнес Иса.
Он достал большой кинжал изогнутой формы, схватил связанного за волосы и начал медленно перерезать ему горло. Кровь хлынула широким ручьем. Тураншо ощутил, что сердце его готово лопнуть как мыльный пузырь…
А Иса все резал и резал, пока мертвая голова не завалилась назад, держась, как показалось Тураншо, на одном тонком лоскуте.
— Ну што, поныравылос? — Иса смеялся, показывая ряд золотых зубов. — Да нэ боиса, ты — наш.
«Что значит «ваш»?…» — подумал Тураншо.
— Да, — зачем-то сказал он вслух.
— Ну, а кто убирать будет? — спросил Ахмед.
— Какой убирать, ноги надо делать, — ответил Саид. — Квартира засвечена, непонятно, что ли… Ахмед, ты — к мусору на фатеру, разберись, что и как, и живо.
«Прочь отсюда, прочь, — повторял про себя Тураншо. — Уже через неделю буду дома, все расскажу — пусть только попробуют не выплатить вознаграждения за моральный ущерб».
Дверь квартиры Сергея Мещерякова была взломана. Брюнетка лежала на полу с простреленной головой. Увидев это, Ермолаев понял, что и самого Мещерякова уже нет в живых.
«Полный провал, — думал он, идя по улице. — Путану почему-то не жалко. Что же до Серого, так он всегда был рисковый парень… А ведь это свинство — то, что я сейчас себе говорю. А, может, и не свинство. Кто виноват? Коррумпированный Баскаков и местная мафия. Если Титов не объявится и не пришлет спецназ, меня тоже шлепнут и — концы в воду…»
Он сам не заметил, как подошел к тому дому, где накануне нашел спасение от преследовавших его милиционеров.
Он позвонил, и дверь тотчас отворилась. Дина по-кошачьи уцепила его за рукав и увлекла в квартиру.
— А где Ксерокс… то бишь Каин, — Ермолаев недоуменно посмотрел по сторонам.
— Так он не мой, мне его во временное пользование давали.
— Ну и как, попользовалась? — Ермолаев чувствовал себя здесь легко и непринужденно, и не испугался грубо пошутить.
— Фи-и-и, какой пошляк вы, товарищ.
— Пардон, натура такая. Так значит, нам никто не помешает?
— А как бы он помешал?
— Ну… — замялся Ермолаев. — Приревновал бы или что…
— И что?
— Ну, укусил бы за… То есть зарычал бы и вообще.
— Ой, как страшно. Собачка зарычала и наш герой бросился наутек, — низким голосом обрисовала Дина сцену, взъероша Ермолаеву волосы.
Он расценил это как сигнал и медленно обвил ее рукой за талию.
— Сейчас… — девушка мягко отстранилась и вышла из комнаты.
Она появилась через несколько минут, которые Ермолаев провел как под гипнозом. Он не ожидал, что все произойдет так быстро и просто.
Она по деловому разделась и повалила его в кровать.
Баскаков оказался мерзавцем, Титов не давал о себе знать, шефу Ермолаев позвонить не решился. В очередной раз топорно сработав, он рисковал получить «полное служебное несоответствие».
«Такое ощущение, как будто погружаешься в трясину, — думал он. — Кто поможет? Вика отпадает, а что насчет Дины Шапиро?..»
Глава одиннадцатая
Слово и сволочи
У ларька двое бурно беседовали об искусстве. Один из них был тот самый художник в тельняшке, который разъезжался с сестрой. Правда, теперь он был одет в дорогую замшевую куртку (продал картину с раковиной или рыбой, догадался Ермолаев). Второй был довольно бородатый мужик ростом не менее Петра Первого, в черном плаще артистического покроя. На парапете набережной располагался натуральный натюрморт из нескольких кружек янтарного напитка и пучка воблы.
— Вот ты говоришь, импрессионисты, — продолжал глахин брат. — Да если хочешь знать, у нас в Союзе семьдесят пять процентов — импрессионисты.
— Нет? — удивился баритоном бородатый.
— А то! Пишут раздельным мазком — раз. Если бы они не были импрессионисты, разве фирма покупала бы — два. Вот, к примеру, Назаретов-покойник. Японцы с руками отрывали. Ты бери тараньку-то, а-е-а-у, — зажевал вяленую рыбу художник, неразборчиво продолжая говорить.
Бородач деликатно закусил. Ермолаев подошел и поздоровался. Художник его сразу узнал.
— Ба, здорово, браток, какими судьбами? — протянул он руку. — Вот, Гриша, это известный диссидент, с Солженициным сидел.
Ермолаев удивился, но виду не подал. Бородач с уважением поклонился, пребольно пожал руку и представился:
— Григорович, поэт. Слыхали?
— Григорович, тот самый? — почтительно отреагировал Ермолаев. — Читал вашу эту, как ее… Очень своенравная книга.
— А вот мы про импрессионистов беседуем, — сказал художник в замшевой куртке, сдувая пену.
Ермолаев знал, что импрессионисты жили очень давно.
— Я знаю, — сказал он. — Все, кто на первом этаже живут в Доме Художника, все импрессионисты.
Его собеседники наморщили лбы.
— Почему на первом? — спросил после некоторой паузы поэт Григорович.
— Так лифта нет, а они люди все пожилые, — ответил Ермолаев. — Одному, к примеру, уже за сотню перевалило. За вторую даже.
— Чево? — не понял Григорович.
Художник в это время приник к пиву.
— Вот юбилей намедни справляли, туда-сюда, надрались, на карачках ползли по лестнице, — продолжал Ермолаев. — Сам видал.
