вопросительно:

– Нашёлся? Сынок нашёлся? Иван? Стало быть, меняется смысл всей жизни?..

На исходе третьего дня пути Иван Кирпичёв добрался до широкой приречной долины. От далёкого горного серпантина, тонущего в сумрачном мареве, тянуло прохладой. Едва заметной нитью, то пропадая, то появляясь, бледнела у окоёма река. Чувствовалось её влажное дыхание. С ближних озер доносился ленивый крик гагары. В осоковых зарослях устало поскрипывал надоедливый дергач. По спокойной неоглядной шири разбрелось пёстрое оленье стадо. Негромко побрякивали ботала. Одинокая яранга покуривала лёгким дымком костра.

Отступила усталость… Иван стоял на невысокой сопке, исхлёстанной чукотскими ветрами, промозглыми туманами, потерянно смотрел на распахнувшееся перед ним великолепие и всё не решался подойти к яранге.

Остались позади несчитанные километры звериных троп, каменные завалы распадков, студёные горные речки и ручьи, редколесные перевалы… И не пугала теперь бескрайность сопочного океана. Не угнетало уже безлюдье, тишина и бесконечный белый разлив северного светового дня.

Одиночество… Не всякий может выбраться из этого состояния, оказавшись один на один с самим собой в чукотских дебрях. Оно нередко обессиливает человека, лишает его воли…

Затявкали оленегонки. Олени насторожились. Из яранги вышел старик. Иван не сразу узнал старого оленевода Рыльтына. А тот уже торопился к нему навстречу, повторяя одни и те же слова:

– Тыте нет вэрин!.. Вот так диво!..

В измученном, обросшем человеке старик, видно, узнал Кирпичёва и, то ли от жалости, то ли оттого, что не ожидал встретить Ивана таким, опустился перед ним на колени и стал зорко его оглядывать, ощупывать руками. Иван тоже непроизвольно плюхнулся на колени, обнял старика, не в силах сначала что-либо произнести. Рыльтын поглаживал Ивана по жёсткой бороде и улыбался приветливыми, влажными глазами. Кирпичёв поднял его с земли и увидел у яранги девушку. Ясные карие глаза, короткая стрижка придавали её смуглому лицу мальчишеское озорство, и показалась она Ивану какой-то странной, нездешней, а повстречай он её в городе или в посёлке, и вовсе не признал бы. «Лена!» – отозвалось в его потеплевшей душе. За прошедшие семь лет она повзрослела, похорошела.

Рыльтын поведал ему о своей радости: Лена приехала на каникулы помочь – хозяйство большое. Второй год учится в большом и главном городе Чукотки в педагогическом институте…

Иван смотрел на неё, такую красивую, и ему вспомнилась далёкая морозная новогодняя ночь на завьюженном билибинском зимнике, когда он встретил эту девчонку-говорушку с больным Рыльтыном…

…Тяжело нагруженный мощный «Урал» перевалил через крутой перевал Студёный и, словно сбросив непосильную ношу, громыхая двумя прицепами, покатился по наклонному спуску к покрывшемуся заиндевелой щетиной распадку. Иван Кирпичёв спешил. Надо было пройти сложный участок. На трассе ждать помощи не от кого. Мороз усиливался. Крепчал встречный ветер. Иван до боли в суставах сжимал упрямую баранку, а назойливая до усталости мысль неотступно преследовала его:

«Неужели не выдержат баллоны?» При таком морозе колёсные покрышки могли раскрошиться, как срывающиеся с крыши ледяные сосульки. Ярославские шинники прислали морозоустойчивую, изготовленную специально для этих мест резину, и Кирпичёву предложили, как одному из асов колымских зимних трасс, опробовать новинку. От результата рейса зависела теперь работа не только транспортников Колымы и Чукотки, ответа ждали и шинники.

Случилось так, что перед выездом представитель завода занемог. Подыскать второго водителя не удалось. Канун Нового года… Вот и пошёл Иван Кирпичёв один. Ему такое не впервой. Старший диспетчер, вручая проездные документы, строжайше напомнила, чтобы по прибытии в первый же посёлок Погындино дал о себе знать, а из Билибина обязательно радировал бы о результатах прохождения трассы…

Гудели промёрзшие колёса. Ровно дышал мотор. В ветровике заунывно тосковал ветер. Щётки-«дворники» неутомимо скользили по лобовому стеклу. Спидометр неторопливо отсчитывал километры. Плясала, вертелась в ярком свете фар позёмка. Дымком вязала рот сигарета. Напряжено все: мускулы, нервы, слух…

Погындинский перевал встретил шквальным ветром. Машину бросало, валило с борта на борт, так и норовило сбросить в беззубую пасть скального ущелья. «Урал» надрывался, захлёбывался, трещал всем корпусом, но всё же лез на вершину, подвывая пурге первой передачей. Вот где потребовалось Ивану всё его мастерство.

Шоферы-трассовики, или, как их ещё величают, «дальнобойщики», – люди закалённые и ревностно привязаны к своей профессии, хотя, как говорят, трасса никому ничего не прощает. Иван Кирпичёв ещё с первого своего рейса по колымскому зимнику сделал памятную зарубку: ошибку здесь повторить, может, и не придётся – она станет последней. Тогда на гребне перевала Студёный и дошли до него по-настоящему слова инструктора-наставника Степана Рогалева: «У нас за обочиной жизнь кончается».

От Росомашьей речушки до посёлка Погындино тридцать километров. Зимник в этом месте колчанистый. Распадок зажат хребтами высоких лесистых сопок. Ветер здесь вроде бы дряхлеет. Зато морозный туман стоит плотной стеной. Единственный ориентир – водительская интуиция. В кабине тепло, размаривает, но стылые ухабы не дают уснуть.

Дорога бесконечна. Бесконечны и мысли, прикованные к ней.

У Соколиного камня Иван остановил машину и спрыгнул с высокой подножки в вязкую стужу. Включил фонарь. Осмотрел колёса. Баллоны держали…

Над вершинами сопок всхлипывал ветер. На дне распадка, как в глухом колодце, тихо. Дышится тяжело, выдыхается со свистом, и свист этот далеко слышен.

Впереди по трассе скрипнули осторожные шаги. Иван насторожился. Неприятный озноб пополз по спине. Вглядывался во тьму, и казалось, что шаги раздаются позади, слева и справа… Поднялся в кабину. Прислушался. Включил дополнительные фары. Впереди обозначились две фигуры…

В кабине Иван разглядел их. Старик и девушка с раскосыми глазами. Она сразу представилась: Лена, будто давняя знакомая, расположилась, сняла с головы лёгкий малахай из белого пыжика, расстегнула дошку. Приветливо рассматривая Ивана, бойко заговорила по-русски. Старик помалкивал. А может, русские слова ему давались труднее. Лена рассказала, что на Новый год приехала навестить деда, а так она живёт и учится в другом месте, в совхозном интернате. Застала деда совсем больным. В бригаду незадолго до её приезда заглядывал фельдшер с главной усадьбы совхоза, а к деду не зашёл. Вот и решила она показать дедушку погындинскому врачу. На собачьей упряжке добрались до Красного чума, а уж через хребет пешком пошли в пургу, ночью совсем из сил выбились…

За Совиным гнездом зимник пошёл на подъём. Иван переключил скорость. Машина пошла натянуто, ровнее. На отдельных участках стрелка спидометра, подёргиваясь, нехотя ползла к десятке. На такой затяжной крутизне тяжело не только машине. Водитель тоже напряжён, как натянутый буксирный трос.

Иван крутил баранку и слушал рассказы Лены про интернат, как приятную нежную песню. Поглядывал на девушку, на её деда, посасывающего трубку- носогрейку, и сам невольно оттаивал… А память о прошлом теснила душу…

Была и у него семья, да так уж вышло, линия судьбы кривизну дала – авария!.. Памятью о семейной жизни стал для него листок о начислении заработной платы с графой об удержании алиментов. Иван старался не вспоминать о пережитом, заштриховать прошлое другими думами: однако не всегда получалось.

После демобилизации вернулся он в автопарк, где начинал трудовую деятельность слесарем. Проработал испытательный срок на стареньком ЗИЛе, потом дали новую машину и зачислили в автоколонну междугородных перевозок. В работе Иван не щадил себя. И пришли уважение, хороший заработок, в семье тоже всё складывалось, а женился он ещё до службы в армии. Жизни, словом, радовался… Вдруг будто кошка дорогу перебежала. Уйдёт Иван в дальний рейс, а сердце тоскует. Днем вроде бы и настроение нормальное, и колёса веселее крутятся, и просторы широкие глаз волнуют, а уж как только солнце к закату начнёт клониться, тяжко на душе становится и обидно – белый свет не мил, так к дому, к семье тянет…

То ли казалось, то ли на самом деле, но почувствовал Иван, что между ним и женой сквозняком потянуло. Его даже страх охватил.

Однажды пришлось Ивану выходить на трассу в конце дня. Не хотелось на ночь из дома уезжать, а надо – груз срочный. Дорога дальняя. Прошёл сто километров. Двести. Ночь наступила тихая, робкая, тёплая. Летняя… Машина идёт хорошо. Полная луна всю округу высвечивает. На лугах кое-где в низинках туман легонько росится, свежестью да скошенным первым клевером в кабину наносит. Катись по широкой свободной дороге. Да непокой на душе.

У лесочка площадка отдыха. Костерок светится. Свернул. Несколько машин собралось на гостином дворе – так шофёры ночёвки в пути называют. У огонька чаёк попивают да, случается, всякие жизненные истории и приключения рассказывают. Трассовики только с виду народ молчаливый. За баранкой один на один с самим собой не разговоришься. Если вот только иногда песня невзначай да крепкое словцо сорвётся с губ, а так – мысли да думы да сигарета из одного угла рта в другой перекатывается. Зато на стоянке, в своём кругу, вдали от дома, от семьи согреваются крутоваром и развязывают узелки на языках – друг перед другом торопятся