виде такой массы блестящего металла.

— Все это — мое! Мое! — шептал он, запуская руки чуть не по локоть в деньги, забирая их целыми пригоршнями, любуясь, как они текли у него между пальцами, — и прислушиваясь к звону денег, как к какой-нибудь чудесной музыке.

«Ну! Старуха, знать, не лгала!.. Ай да добрая волшебница! — сказал он про себя, захлопывая наконец тяжелую крышку сундука. — Напрасно я вчера поклепал на нее…»

Затем Ринальд также потихоньку, осторожно заглянул в дверь налево — и увидал большую, великолепную столовую, с темным, резным, дубовым буфетом вдоль стены. Стол уже накрыт… Ринальд знает, для кого он накрыт, — и с удовольствием осматривается по сторонам.

Окна столовой выходят в сад; там видны деревья, увешанные снегом, как белым полупрозрачным кружевом… Стекла так прозрачны, что их как будто вовсе нет… В углу — большой камин с часами и различными украшениями, и горит в нем на ту пору не сырой валежник, но пылают целые сосновые поленья. Ринальд подходит к камину и, как каменщик, с видом знатока рассматривает работу.

— Было хлопот и труда с этим камином нашему брату-мастеровому! — говорит он, с живейшим интересом заглядывая в каминную трубу и рискуя замарать сажей волосы и свой нарядный костюм.

Он также потрогал решетку и внимательно осмотрел ее.

— Изрядно! — заметил он, одобрительно покачивая головой. — И решетка сделана основательно… на совесть!

Вчера вечером Ринальд съел лишь две или три картофелины и кусок черствого хлеба, и теперь он чувствовал, что сильно проголодался. Накрытый стол еще пуще дразнил и разжигал его аппетит. Ринальд ходил вокруг пустого стола, посматривал на приготовленный прибор, на стул, придвинутый к столу, и долго не знал, как быть и что ему делать. Наконец, он робко, нерешительно хлопнул в ладоши и вполголоса крикнул:

— Эй! Кто тут есть?

В тот же момент дверь тихо растворилась и какой-то прилично одетый человек вошел в комнату.

— Что прикажете, милостивый господин? — с поклоном спросил он Ринальда.

Тот сначала хотел было попросту сказать: «Дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь поесть!» — но удержался и, усевшись за стол в мягкое кресло с высокою спинкой, с важностью проговорил:

— Подавайте завтрак!

Через минуту появились слуги с блюдами. Один подавал ему кушанье, другой наливал ему в граненый кубок золотистого, искрометного вина. Кушанья были вкуснее одно другого, а вино — один восторг! Ринальд за раз наелся, кажется, за три дня.

Наевшись досыта и напившись вволю, Ринальд приказал убирать со стола, а сам, сгорая от нетерпения скорее познакомиться со своими владениями, пошел в следующую комнату… Тут он увидал перед собою целую анфиладу зал. И он переходил из залы в залу, с каждым шагом все более и более изумляясь царственной роскоши этих громадных палат.

Тут были какие-то таинственные уголки — беседки из зелени и цветов. Там и сям из-за темной зелени высоких, развесистых растений выглядывали белоснежные статуи каких-то героев и богинь — все художественные произведения. На стенах висели чудные, старинные картины, — изображенные на них люди только лишь не говорили… И Ринальд долго ходил по залам, долго любовался на свои сокровища. Он, конечно, не знал им цены, но уже догадывался, что все это стоит очень дорого…

Наконец, Ринальд попал в переднюю, спустился с широкой лестницы, устланной великолепным ковром, обставленной цветущими растениями, — и сказал, что он идет гулять. Тут слуга накинул на него шубу, другой подал ему шапку, а третий — могучий великан — распахнул перед ним высокую, тяжелую дверь и почтительно спросил: угодно ли «его милости» пройтись пешком или прокатиться? Карета ждет его…

И Ринальд, действительно, увидал у подъезда пару отличных серых лошадей, запряженных в щегольскую карету. Садясь в карету, он велел кучеру проехать по всем лучшим улицам и площадям города… Его старые знакомые — рабочий, мастеровой люд, — разумеется, не узнавали в нем прежнего каменщика Ринальда, а люди, совсем ему незнакомые, ехавшие в экипажах, при встрече здоровались с ним. Ринальд удивлялся, но также снимал шапку и кланялся, причем старался подражать всем их движениям и манерам.

В сумерки Ринальд возвратился с прогулки, когда в столовой уже горела люстра и обед ожидал его. Долее часа просидел он за обедом, а потом ушел в одну уютную комнату с мягкою мебелью, полуосвещенную голубыми фонариками, и там прилег отдохнуть… Когда он, отдохнув, вышел в залу, к нему явился тот же человек, которого он первым увидал в этом доме, и почтительно доложил:

— Смею напомнить вам, милостивый господин, что уже пора одеваться, если вы сегодня намерены поехать к королевичу на музыкальный вечер.

— А что такое сегодня у королевича? — уже входя в свою роль и нимало не смутившись, спросил его Ринальд, сделав вид, что он как будто позабыл: что такое сегодня у королевича?

— Какой-то знаменитый артист будет играть на арфе, а заморская певица станет петь! — пояснил слуга.

— А-а, да!.. Пожалуй! Давайте одеваться! — сказал Ринальд таким беспечным тоном, как будто для вчерашнего каменщика было самым обыкновенным делом поехать на вечер во дворец — к королевскому сыну.

И он был на том музыкальном вечере; пришел в восторг от арфы и от пения певицы и вообще очень весело провел время. Он познакомился со многими знатными особами и с их семействами. Очень охотно все знакомились с ним… Знатные люди в той стране были придурковаты и каждого богатого, хорошо одетого человека, считали очень умным и прекрасным человеком. А Ринальд был одет очень нарядно, и богатство его видимо и убедительно для всех сверкало в блеске бриллиантов, украшавших его перстни, и в золотом шитье, как жар горевшем на его рукавах и на груди. Чего ж еще более?.. По наивному мнению знатных людей той страны, человек, обладающий такими бриллиантами и украшенный таким золотым шитьем и вообще так хорошо, «по моде», одетый портным, не мог быть плохим человеком.

Уже за полночь Ринальд возвратился домой. Слегка поужинав, он лег спать и спал отлично.

Проснувшись, Ринальд долго лениво потягивался под мягким, шелковым одеялом; то снова начинал дремать, то раскрывал глаза и, сладко позевывая, с блаженною улыбкой думал про себя: «Некуда мне теперь торопиться! Искать работы мне не надо… Полежу еще!» И он продолжал валяться в постели, вспоминая о том недавнем времени, когда он, усталый и голодный, шатался по городу, ища работы за кусок хлеба: тогда рано приходилось ему вставать… Без забот и без печалей теперь пойдет его жизнь… И так будет долго-долго, потому что ведь Ринальд прежде всего выговорил себе долгую и безболезненную жизнь. Если исполнились его два-три желания, то значит, исполнятся и все остальные, какие тогда он успел высказать…

Желания его исполнялись все до единого.

Захотел он научиться играть на арфе — и уже на другой день играл прекрасно. Захотел он научиться танцовать, — явился к нему танцмейстер, и через день Ринальд уже в совершенстве знал все танцы. Знание танцев было важно потому, что знатные женщины той страны только хороших танцоров и шаркунов считали порядочными людьми, то есть стоящими их внимания и благосклонности… Захотел Ринальд познакомиться с тою или с другою наукой, и через несколько дней знал уже более, чем иной мог узнать во всю свою жизнь.

Скоро Ринальд свел большое знакомство. Везде принимали его радушно. В самых знатных домах самые красивые девицы были с ним милы и любезны. Мужская молодежь любила его, как веселого собеседника, допускавшего иногда в разговоре веселые и остроумные, простонародные шуточки. Эти шуточки для молодежи были новостью, а Ринальд между тем, по старой привычке, забывшись, употреблял их в разговоре. Люди пожилые, степенные уважали его за ученость, удивлялись его обширным и глубоким познаниям. Все же вообще в городе считали его необыкновенным богачом, прибывшим неизвестно откуда. Шли слухи о том, что незадолго до его приезда явился какой-то человек (должно быть, управляющий его именьями) и купил для него дом, уже давно стоявший пустым, обмеблировал его, устроил в нем все заново, накупил экипажей, лошадей, нанял слуг…

Так прошло полгода с той снежной, зимней ночи, когда бедный, несчастный каменщик превратился в