счастья, он даже боялся, чтобы его не заставили поделиться своим счастьем с кем-нибудь… Теперь он понял, что настоящее-то, истинное счастье и заключается именно в желании и возможности делиться им со всеми.

Теперь Ринальд не в состоянии помогать людям, умоляющим о помощи; и сознание бессилия мучит его тем больнее, тем ужаснее, что сам он пользуется полным благополучием, — всеми удобствами и радостями жизни. Теперь он знает, отчего душа его болит, несмотря на то, что все его желания исполнились… Теперь он чувствует, как тяжело, тяжело невыносимо жить только для одного себя. Он с изумительною ясностью теперь сознает, что несчастья окружающих лишают и его счастья, не дают пользоваться им.

— Счастливым быть я не могу… Нет, старуха! Не дала ты мне счастья!.. — прошептал Ринальд.

— Я исполнила все твои желанья! — раздался за ним в ту минуту знакомый, дрожащий голос. — Чего ж тебе еще надо, неблагодарный, беспокойный человек?

Ринальд быстро обернулся.

Старуха в своем грязном лохмотье стояла перед ним и, опираясь на клюку, с грустною, холодною улыбкой смотрела на него из-под своих косматых, седых бровей.

— Ну, старуха, легка на помине… Волшебница или ведьма, кто бы ты ни была, выслушай же меня теперь! — горячо заговорил Ринальд. — Правда, ты исполнила мои желанья, но я не сделался от того счастлив. Для счастья мало того, чего я пожелал… Для счастья нужно еще другое… нужно еще исполнение других желаний… Видишь: я ошибся…

— Ты ошибся? — промолвила старуха, с какою-то странною, загадочною улыбкой посмотрев на Ринальда. — Не ты один в этом ошибся… Весь ваш род людской так-то ошибается — ищет счастья не там, где его можно найти… Но теперь, дружок, поздно: сделанного уже не переделать! В третий и последний раз являюсь я тебе… Помни же: каждое твое желание, касающееся лично тебя, исполнится. И если ты пожелаешь снова превратиться в каменщика, — всегда можешь… Это — в твоей воле. Прощай!..

И старуха исчезла, словно слилась с вечернею темнотой, сгущавшеюся в комнате. Ринальд встал, сделал, как бы в забывчивости, два-три шага по комнате и остановился.

Ринальд был не дурной, не злой человек, но лишь заблуждавшийся, полагавший счастье в том, в чем полагали его почти все люди — до и после Ринальда. Но теперь, когда Ринальд разглядел воочию всю призрачность своего счастья, он не мог долее цепляться за него.

— Если я не могу быть один счастлив, то уж пусть лучше я буду несчастлив вместе со всеми — с теми! — с решимостью прошептал он, протягивая руку к окну и как бы указывая на смутно выступавшие в вечернем сумраке городские предместья. — Пусть лучше опять я буду Ринальдом-каменщиком… Знаю, что мне опять предстоит нужда, бедность, но я буду в состоянии хоть чем-нибудь помогать другим, на душе будет легче и, значит, я буду ближе к счастью там, чем здесь!..

Наутро Ринальд, проснувшись, увидал себя опять в своей жалкой, закоптелой лачуге.

Он вскочил с лавки, приоделся, бодро взвалил на плечи свой мешок с инструментами, взял в руки свой старый верный молоток и пошел искать работы…

Последние три прожитые им года казались ему теперь каким-то странным, сбивчивым сном…