Каждая великая фаза культуры характеризуется своим особым принципом. Этот принцип совпадает с тем или иным типом трудовой организации. Он проникает собою практическое бытие людей и порождаемое им мышление.

Первая человеческая культура, теперь отжившая и побежденная, была авторитарной. В отношениях людей преобладала связь личного господства и подчинения. Власть и авторитет были источником всех социальных норм. Религиозным было всякое мировоззрение и мирочувствование, познание и художественное творчество: всюду принималась зависимость человека — полная и безусловная — от высших сил, требующих веры, поклонения, повиновения, и одетых в живую оболочку личного человекоподобного существования. И не только всеобщая схема миропонимания была прямой линией авторитарного типа сотрудничества, — всякая мысль, всякое социальное чувство принимали формы той же связи. В эту эпоху каждое живое существо разделилось в сознании людей на организующее, властное начало — душу, и подчиненное, пассивное — тело. Причинная связь явлений, впервые кристаллизованная тогда в познающем разуме, была отношением господствующего явления к подчиненному: причина понималась, как нечто иерархически высшее по сравнению с ее следствиями, как сила, властно их вызывающая. В те времена родственная и половая любовь, даже дружба принимала обычно вид гордого, повелительного обладания с одной стороны, «преданности», отказа от своей воли — с другой. Практически-трудовое отношение людей стало универсальной моделью, по которой организовались все переживания, все элементы и сочетания космоса и микрокосма.

Вторая культура — та, которая еще господствует в наше время — есть индивидуалистическая. Ее базис — автономная личность, противопоставленная в обществе другим, ей подобным, со своими особыми интересами, со своей частной собственностью, материальной и духовной. Отделенная от других сначала специализацией, затем экономической борьбой, среди анархической социальной системы, личность оказывается под властью стихийных сил общества, под властью недоступных ее контролю производственных отношений.

Все это — и оторванность личности, и господство над нею экономической необходимости — становится характеристикой культуры, отражается во всех ее формах и проявлениях. В социальных нормах это обнаруживается их абстрактным фетишизмом и безличной принудительностью: коллектив, как субъект норм, недоступен сознанию личности, и их социально-организующая сила воспринимается ею по образу и подобию тех безличных сил рынка, непонятных и непреодолимых, которые властвуют над человеком в его экономической борьбе. В искусстве постоянным героем является тот же человеческий индивидуум среди различных антагонизмов и противоречий с другими людьми, победоносный или погибающий, в зависимости от сочетания не им созданных условий. В познании опять-таки индивидуум представляется единственным носителем и творцом истины и заблуждения, — всеобщим субъектом опыта, частным собственником переживаний.

Раздробленное строение трудового процесса и господство в нем стихийности здесь тоже образует модель, по которой формируется мышление, от его высших до самых мелких обобщений. Это мышление всегда плюралистично; его постоянная предпосылка — множественность взаимно-независимых вещей: атомистика у материалистов, монадология — у идеалистов, и т. п. Иногда, правда, плюрализм прикрывается формальным монизмом, — но пустым и бессодержательным, как единство субстанции у Спинозы, единство абсолютного «я» у Фихте, единство неопределимой «материи» или столь же неопределимого «духа» у других философов. А причинная связь явлений повсюду принимает характер голой и пустой природной «необходимости», которой подчинены все вещи и силы, как в человечестве атомы общества подчинены его непостижимой и неуловимой для них, а потому пустой и голой в их мышлении — экономической необходимости.

Мышление возникло из коллективного бытия, как его сокращение, подобно плану, сокращенно изображающему местность. Естественно, что мышление постоянно и строится по типу того коллективного бытия, которым порождено. Это в полной мере относится и к той новой, третьей культуре, которую мы теперь хотим понять.

Принцип новой культуры заключается в товарищеской форме сотрудничества, и может быть обозначен словом «коллективизм». Он, как мы видим, развивается и получает все более полное преобладание над другими типами сотрудничества во внутренних отношениях рабочего класса; и он же, как мы знаем, является идеалом этого класса, как всеобщий способ организации социально-производственной системы. Его место в классовой практике, таким образом, вполне ясно.

Мы уже указали, в общих чертах, и то, как он воплощается в различных элементах классового мышления. Все социальные нормы пролетарской культуры сводятся, в конечном счете, к принципу товарищеской солидарности. Новое искусство делает своим героем не индивидуума, а коллектив или человека в коллективе. Субъектом познания, носителем истины здесь также является не личность, а коллектив, и критерием истины — его практика.

Очевидно, что из коллективизма должна произойти и общая схема нового мировоззрения, и лежащая в основе этой схемы постоянная связь, объединяющая факты опыта — новая форма причинности. Хотя выработка этого способа мышления далеко еще не завершилась, но уже теперь нетрудно уловить его характер, наметить его необходимые, главные тенденции.

В предыдущем мы видели, каким образом определенный тип сотрудничества превращается в тип мышления: в область мышления переносится и становится методом сочетания элементов опыта практический метод сочетания человеческих действий. Что представляет в этом смысле товарищеское сотрудничество, или коллективизм?

Во-первых, гармоническую организованность трудовой системы. Во-вторых, однородные — при непрерывной подвижности — отношения между трудящимися. Объединение рабочих сил свободно от внутренней борьбы между ними; один работник не смотрит на другого сверху, как лицо властное, или снизу, как лицо подчиненное, и не отчужден от него, как специалист, замкнутый в своей специальности; всегда мыслим обмен функций между ними. По образцу такой связи строится новый механизм мышления.

Ясно, что мировоззрение, на нем основанное, должно быть гармонически-монистическим, и связь его элементов должна быть повсюду однородной, но в то же время подвижной: они должны рассматриваться, как взаимно-эквивалентные, непрерывно переходящие один в другой и обратно. Их коллективно-трудовой генезис дает новое содержание их причинной связи: всякое явление будет приниматься, как определенная активность и как технический источник для получения из него других явлений, других активностей, в работе коллектива и в его познании. Эти черты можно с такой же достоверностью предусмотреть в социалистическом мышлении, с какой предусматриваются гомологичные, т. е. не только сходные, но по существу те же, черты в социалистическом производстве. Идеал труда и познания один и тот же, — в этом высшая целостность новой культуры.

Мы знаем — наша культурная программа встретит много противников. Одни из них, большинство, будут сознательные и разумные враги рабочего класса, понимающие, в какой мере возрастет его сила благодаря тому сплочению, которое будет достигнуто его независимым культурным творчеством. Другие — мы надеемся, таких окажется немного — будут недостаточно сознательные и разумные друзья рабочего класса, не понимающие того, что культура есть высший способ организации. Конечно, ни те, ни другие не смогут остановить исторически-необходимого процесса; их усилия будут лишь вредным трением, которое преодолеет живая энергия великого класса.

Но не пропадут усилия тех, кто сумеет стать активным сотрудником в грандиозно-творческой работе нового коллектива, в разрешении культурных его задач, объективно являющихся культурными задачами всей нашей эпохи.

А. Богданов.