членам организаций равные «права», то для коллективиста причина не в том, что такого равенства требует «абсолютная справедливость», что неравенство было бы нарушением свыше установленного или же «естественного» права участников. Дело сводится просто к тому, что организация пролетарского происхождения и состава не может успешно функционировать при иных условиях, что иные нормы мешали бы развитию сплоченности, а значит и силы организации, потому что противоречили бы тенденциям и отношениям всего коллектива, часть которого она составляет. И здесь нет иной мотивировки и санкции, кроме потребностей коллектива.

Обычная пролетарская форма обращения — титул «товарищ», может показаться однородной с буржуазными и феодальными «нормами приличия». Однако, ее обязательность заключается вовсе не в том, что «так принято», и что всякое иное обращение между членами пролетарских организаций было бы «неприличным». Слово «товарищ» выражает ту же солидарность, которая во всех областях классовой жизни служит принципом, нормирующим отношения между рабочими, культурно-организующим пролетариат. Для коллективиста здесь оно, очевидно, служит демонстрацией и в то же время закреплением классового единства, противопоставлением коллектива всей остальной социальной среде, — не пустой традиционной формой вежливости, а одним из организующих моментов, хотя и второстепенных. Если, положим, кто-нибудь в раздражении от личных обид, отказывается применять обычное обращение к другому члену коллектива, то это вызывает протест вовсе не из-за того, что первый ведет себя «неприлично», «нарушает законы вежливости», и т. под., а из-за того, что он вредит интересам коллектива, ослабляя в нем самом доверие к его единению, а во враждебных ему классах — страх перед этим единением.

С тех пор как история знает нормы нравственности, права, обычая и т. под., их постоянной и жизненно-необходимой чертой был их фетишистически-императивный характер, немотивированная принудительность. Их объективные мотивы, их социальный генезис были скрыты под этой принудительностью. Как видим, совершенно иного типа те нормы, которые вырабатываются классовой жизнью пролетариата. Это — нормы целесообразности для коллектива. Их мотивы и генезис непосредственно и открыто в них даны: интересы организованной системы, ее практика. Вот почему мы и считаем, что к таким нормам неправильно применять прежние термины — мораль, право и т. под., — так же неправильно, как напр., научно-социалистическому мировоззрению присваивать название религии. Авторитарность была конститутивным элементом всех исторически явственных доныне религий; где ее нет, там употребление слова «религия» придает только неверный оттенок понятиям об изучаемых явлениях. Столь же неверный оттенок придается понятиям тогда, когда говорят о пролетарской «нравственности», пролетарском «праве» и пр. Принципиально новые культурные формы требуют для себя новых понятий.

Своей явной мотивированностью новые социальные нормы вполне соответствуют обычным техническим. Последние также всегда условны, и исходят из определенной цели: если требуется осуществить то-то (получить такой-то продукт или сделать такое-то орудие, и т. п.), то надо действовать вот каким образом… В социальной норме это «если» замещено потребностью коллектива — постоянной целью социальной практики. Очевидно, перед нами тут, в самом деле, просто техническая норма поведения людей в их взаимных отношениях.

Старый мир норм, как мы сказали, необыкновенно богат: в обществе, построенном на противоречиях и конфликтах, для каждого ряда сколько-нибудь серьезных случаев столкновения интересов нужна особая норма, чтобы их урегулировать и организовать в пределах необходимого. При категорической форме, неразрывно связанной с фетишизмом, всякий обычай, моральное правило, закон, необходимо статичны, не допускают свободных вариаций в применении, лишены гибкости и пластичности. Когда изменившиеся условия не дозволяют стереотипность приложения старой нормы, то в силу ее безусловности выходом может быть только либо голое нарушение нормы — «преступление», — либо создание новой, ее отменяющей. То и другое сопряжено со значительной растратой общественных сил — в первом случае потому, что получается резкое противоречие в социальной системе, во-втором, потому что новой норме надо еще пробивать себе дорогу сквозь сопротивление консервативной идеологической среды. Недаром высказывалась много раз идея, что новый закон сам по себе есть «преступление» по отношению к старым.

Не таковы нормы, порождаемые пролетарским культурным развитием, в которых социальная целесообразность — их основа — не затемнена и не скована никаким фетишизмом. Их условность, их прямая и явная зависимость от интересов коллектива исключает всякое окостенение; они по самому существу своему пластичны. Каждая из них соответствует определенной потребности и определенным условиям; если изменяются эти последние, изменяется в таких же рамках применение нормы; нет необходимости в создании новой на ее месте, но также нет и «преступления».

Допустим, что по уставу известной пролетарской организации членами ее признаются лица, делающие, между прочим, ежемесячные взносы определенной величины. Наступает жестокая безработица, многие из членов начинают вносить в кассу меньше, чем полагается, а некоторые совсем перестают. Если бы дело шло об юридической норме, вывод получался бы автоматически: не платящие не подходят под определение членов организации. Так, при цензовом избирательном праве, обусловленном уплатой известной суммы налогов, тот, кто опустился ниже этой суммы, тем самым уже лишен избирательного права, без разговора и без апелляции. Но в рабочей организации такая механическая, а точнее — фетишистическая точка зрения невозможна. Даже не прибегая к пересмотру устава, организация может сохранить своих временно обедневших членов, — потому что их удаление подрывало бы ее силу в будущем; и ее секретариат, сохраняя связь с неплательщиками, не будет считать, что он совершает «преступление»; ибо устав для коллектива, а отнюдь не наоборот. То же относится к применению сложившихся норм товарищеской солидарности, и т. п.: всюду «закон» принимается не абстрактно и безусловно, а как живое обобщение конкретных интересов коллектива, к которым он и должен, следовательно, приспособляться на практике.

Надо заметить, что и в тех буржуазных организациях, которые построены на свободных, демократических началах, наблюдается та же тенденция. Это и понятно, потому что она связана непосредственно не с тем или иным классом, а с определенной — товарищеской — формой сотрудничества. Всюду, где последняя выступает, обнаруживается ослабление фетишизма норм, и переход к нормам целесообразности. Но в то время как в жизни прочих классов товарищеское сотрудничество играет лишь сравнительно ничтожную, случайную роль, исчезая перед другими, основными для них формами отношений, для пролетариата это главный тип трудовой связи, в своем развитии поглощающий все остальные. Вот почему коренное преобразование царства норм, разрушение их фетишизма и консерватизма есть культурная задача пролетариата, а не иного класса.

По мере достижения этой задачи, само собой будет уменьшаться и количество жизненно необходимых норм. В настоящее время их так много, что, напр., изучение права образует особую, труднейшую и сложнейшую специальность; и в то время, как «никто не может отговариваться незнанием законов», их знают в действительности сколько-нибудь достаточно единицы из тысяч: образец логики нынешнего строя. В пределах этого строя пролетариат не может существенно изменить такого положения; но в своей собственной среде, где зародилась и растет новая социальная система, он вырабатывает культуру, свободную от загромождения бесчисленными нормами, более общими и более частными.

Предел, к которому тяготеет развитие нормативного мира в новой культуре, есть полное устранение норм чистого характера, сведение всей этой области идеологии к ясным организационным принципам взаимных человеческих отношений. Но только за пределами нынешнего строя, в обществе коллективистическом осуществится такая ступень культуры: сознательный член великого коллектива, воспитанный в его сотрудничестве, на его науке и искусстве, с ясным и гибким мышлением, сумеет во всякой конкретной комбинации с другими людьми разумно применить по отношению к ним тот всеобщий социально-культурный принцип, который успеет тогда стать органически руководящей силой в душе каждого человека.

Мы окинули общим взглядом все области культурного творчества, и увидели, что везде предстоит гигантская работа, везде нужна радикальная перестройка.