Ездит Ольшанка по речке да и забавляется. Захотелось Егабове Олынанкова мяска. Напекла она пирогов, удачливых, воложных, намазала маслом. А у Егабовы было три дочери. Наложила полну коробку пирогов и послала дочь пирогами Олынанку приманить. Научила она ее песни петь. «Придешь, – говорит, – к речке-то, проси: „Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!'

А как приедет Олынанка в лодочке, так ты захвати лодочку да возьми его в охапку и неси домой, а я поджарю да и съем его!»

Вот приходит дочь к речке и запела: «Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони- душке!»

Олынанка приехал к берегу, протянул весёлко: «Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!»

Вот дочь положила пироги на весёлушко, а сама хочет сесть в лодку. А Олынанка взял пироги да и отпихнулся. А дочь Егабовина упала в воду да и выкупалась вся. Пришла домой, матери жалится, плачет: «Не могла Олынанку взять!» – «Ладно, – Егабова говорит, – завтра друга дочь пойдет, та достанет все равно. Не много он у нас поживет!»

Назавтра Егабова еще больше пирогов напекла да еще маслянее навязала и вторую дочь посылает: «Ты, – говорит, – не вороней, не зевай, достань! Ишь он, мошенник, – говорит, – пироги взял да дочь выкупал!»

Приходит вторая дочь к речке, просит у Олынанки перевозу: «Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!»

Олынанка подъехал к берегу, протянул весёлко: «Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку!»

А Олынанка пироги удернул да и лодочку отпихнул. И вторая дочь Егабовина упала в воду. Пошла домой да и плачет. А Олынанка пироги унес отцу да матери.

Егабова на третий день пирогов напекла еще больше, послала третью дочь, все-таки мяска хочет Олынанкова. Приходит и третья дочь на берег, просит, чтобы он перевез ее за реку: «Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!

Олынанка подъехал к берегу. «Пироги клади на весёлушко, сама садись в лодочку», – говорит.

Протянул весёлушко, положил пироги на весёлушко, удернул весёлко, и третья дочь упала в воду. Пришла мокрехонька и стала жалиться. А Олынанка принес пироги отцу да матери. Отец да мать были радешеньки, что сын их кормит.

На четвертый день Егабова напекла пирогов и пошла сама. «Меня, – говорит, – не обдует, сукин сын! Я не маленькая».

Напекла пирогов и принесла на берег: «Олынанка, Олынанка, перевези за речку к тетушке, к Соломони-душке!»

Олынанка приехал к берегу, протянул к ней весёлушко: «Клади пироги на весёлушко, а сама садись в лодочку».

Егабова пироги-то уставила, а другой рукой схватила за весёлушко и притянула лодочку к берегу. И взяла из лодочки Олынанку. «Ладно, – говорит, – мерзавец, попался ты мне, сжарю да съем!..»

Олынанка перепугался, ни жив ни мертв, вот беда-то! Принесла его Егабова домой да и посадила в подполье. А назавтра поехала опять на промысел и наказывает дочери: «Истопи жарчей печь, да Олынанку посади в печь и спеки, да положи на доску, да разрежь на кусочки, да снеси его на жернов, пущай остынет, а я приеду, так поем».

Ладно, ушла Егабова, уехала на ступе. А дочь натопила печь жарко. А когда печка истопилась, она и просит Олынанку из-под пола: «Олынанка, Олынанка, подай кочергу!» Олынанка подал. Потом: «Олынанка, Олынанка, подай помело!» Олынанка и помело подал. «Ольшанка, полезай сам!» Олынанка полез сам. «Олынанка, Олынанка, ложись на лопату!» Олынанка повалился на лопату вот так. «Что это? Завернись калачком, растянись пирожком!»

А Олынанка, не будь глуп, поднял руки и ноги кверху: «А ну-тко сама да поучи-тко меня!»

Дочь повалилась на лопату, свернулась калачом, растянулась пирогом. А Олынанка шур ее в печь! Закрыл заслон. Дочь изжарил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на жернов.

Приезжает Егабова, побежала за мясом, уселась обедать, сидит, ест да поет: «Скусно, скусно Олынанково мясо, сладки, сладки Олынанковы костки!»

А он из-под пола: «Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!»

«Вот он, проклятый, сжарил дочь! Ладно, завтра другая дочь изжарит, доберусь я до тебя!»

Приходит утро. Егабове надо опять ехать на добычу. Второй дочери наказывает: «Смотри, жарчей печь топи да Олынанку испеки!» – «Ладно, мамушка, ладно, мамушка!»

Егабова уехала, дочь затопила печь жарко-прежарко. А когда печь истопилась, она и говорит Олынанку: «Олынанка, Олынанка, подай кочергу!» Олынанка кочергу подал. «Олынанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал помело. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату – руки кверху, ноги кверху! «Да что это, – говорит, – завернись калачком да растянись пирожком!» – «А нутко сама поучи-тко меня!»

Дочь повалилась на лопату, завернулась калачком, растянулась пирожком. А Ольшанка шур лопату в печку, и вторую дочь испек! Вынул из печи, положил на доску, разрезал на куски и поставил на жернов.

Приехала Егабова, принесла мясо, села обедать и запела: «Скусно, скусно Олынанково мясо, сладки, сладки Ольшанковы костки!»

А Ольшанка ей опять запел: «Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!»

«Ишь, проклятый, вторую дочь испек! Ладно, завтра старшая дочь испекет!»

Назавтра поехала Егабова и старшей дочери наказывает: «Жарчей печь натопи, а как испекешь, положи на доску, разрежь на куски, положи на жернов. А я приеду, так поем!»

Егабова уехала, а дочь затопила печь жарко-прежарко. А как истопила печь, она и просит: «Ольшанка, Ольшанка, подай кочергу!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай помело!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Олынанка сам полез. «Олынанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Олынанка на лопату повалился: руки кверху и ноги кверху поднял! «Что этак-то, – говорит, – завернись калачком да растянись пирожком!» – «А ну ты сама да поучи-тко меня!»

Дочь повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом. А Олынанка шур ее в печь и испек. Вынул и положил на доску, разрезал на куски и положил на жернов, а сам спрятался опять в подполье.

Вот приезжает Егабова, принесла мясо и села обедать. И опять запела: «Скусно, скусно Олынанково мяско, сладки, сладки Олынанковы костки!» А он опять ей: «Скусно, скусно дочернино мяско, сладки, сладки дочернины костки!»

«Ах ты, мерзавец, ты у меня и третью дочь испек! Я тебя, татарин, испеку!» Вот она назавтра вытопила печь, просит: «Олынанка, Олынанка, подай кочергу!» Олынанка подал кочергу. «Олынанка, Ольшанка, подай помело!» Олынанка подал помело. «Ольшанка, Ольшанка, подай лопату!» Ольшанка подал лопату. «Ольшанка, Ольшанка, полезай сам!» Ольшанка полез и сам. «Ольшанка, Ольшанка, ложись на лопату!» Ольшанка повалился на лопату: руки кверху и ноги кверху! Егабова и заругалась: «Что ты, завернись калачком, растянись пирогом!» – «Ну-тко, бабушка, сама, – говорит, – да поучитко меня!»

Егабова сама повалилась на лопату, завернулась калачом и растянулась пирогом. А Ольшанка ее шур в печь да заслон крепко закрыл! Она там и замолилась: «Олынанушка, голубушка, выпусти!» – «Сказывай, старая Егабова, где у тебя деньги хранятся, тогда выпущу». – «В подпечке сто рублей, да за печью сто рублей, да в клети сто рублей. Ольшанушка, голубушка, выпусти, я тебя не съем!»

Олынанка еще крепче заслон прижал. Так Егабова и околела, испеклась, изжарилась. А когда изжарилась, Ольшанка вытащил, положил на доску, разрезал на куски и вынес на улицу: «Ешьте, вороны да воронята, Егабовино мясо!»

Налетело воронят, налетело ворон, каркают, куркают, мясо Егабовино едят.

А Олынанка слазил в подпечек, сто рублей нашел, за печку слазил, еще сто рублей нашел, в клеть пошел, еще сто рублей нашел.

Тогда побежал с деньгами к отцу. Пришел к отцу, отец и мать и радёшеньки. Денег принес триста