отломить от нее кусок и положить отдельно с краю. В результате костер заполыхал бурно, и основной жар был сосредоточен с одной стороны.
В пещере стало очень жарко. Йорек продолжал наращивать пламя и заставил ребят еще дважды сходить за топливом, чтобы его наверняка хватило до конца работы.
Затем медведь вывернул из пола маленький камень и попросил Лиру подыскать еще несколько такого же состава. Он сказал, что эти камни при нагревании выделяют газ, который окружит лезвие и не допустит к нему воздух: если раскаленное лезвие будет соприкасаться с воздухом и поглощать его, то станет менее прочным.
Лира занялась поисками и с помощью Пантелеймона, превратившегося в глазастую сову, набрала десяток с лишним камней. Йорек сказал ей, как их разместить и где, показал, как надо махать веткой, чтобы поток газа равномерно обдувал обрабатываемую деталь.
Уилл был назначен кочегаром, и Йорек несколько минут руководил им, объясняя, по какой системе он должен действовать. От правильного размещения дров зависело очень многое, а во время работы Йореку некогда будет останавливаться и поправлять помощников: Уилл должен понять все заранее, и тогда сам сможет действовать правильно.
Кроме того, пусть не рассчитывают, что восстановленный нож будет выглядеть в точности как новый. Он станет короче, потому что каждая часть лезвия должна немного накладываться на соседнюю, чтобы их можно было сварить; и поверхность немного окислится, несмотря на каменный газ, так что металл потеряет прежний опаловый блеск, и, конечно, обуглится черенок. Но лезвие будет таким же острым и будет работать.
И вот Уилл наблюдал слезящимися глазами за яростным пламенем над смолистыми сучьями и пристраивал обожженными руками каждую новую ветку так, чтобы жар сфокусировался в месте, нужном Йореку.
Сам же Йорек оббивал и обскребывал камень величиной с кулак, отвергнув перед тем несколько других, которые не подошли ему по весу. Сильными ударами он придал ему нужную форму и выгладил его. До шпионов, наблюдавших сверху, вместе с запахом дыма донесся характерный паленый запах, который возникает при ударе кремня о кремень. Даже Пантелеймон был при деле: он превратился в ворону и махал крыльями, раздувая пламя.
Наконец молоток был готов; тогда Йорек поместил первые два обломка лезвия на пылающее дерево в самом жарком участке костра и велел Лире гнать на них газ. Сам он пока только наблюдал, и его длинная белая морда казалась раскаленной при свете костра. На глазах у Уилла металл начал светиться красным, потом желтым, потом белым.
Йорек следил за металлом пристально, приготовясь выхватить из огня обломки. Через несколько секунд поверхность металла снова изменилась – стала гладко-блестящей, и по ней побежали искры, как от шутихи.
И тогда Йорек принялся за работу. Его правая лапа нырнула в огонь, выхватила один обломок, потом другой, сжимая их концами массивных когтей, и положила на спинную плиту брони. Уилл почувствовал запах подпаленных когтей, но Йорек не обращал на это внимания и, действуя с поразительной быстротой, приставил осколки друг к другу под правильным углом, после чего поднял левую лапу и сильно ударил каменным молотком.
Кончик ножа подпрыгнул от удара. Уилл думал о том, что вся его дальнейшая жизнь зависит от судьбы этого маленького металлического треугольника, острия, которое находит бреши в атомах. Каждый нерв его был натянут, он ощущал колебание каждого языка пламени и высвобождение каждого атома из кристаллической решетки металла. До того как работа началась, он думал, что для кузнечной сварки лезвия нужна настоящая печь и тончайшие инструменты, а теперь увидел, что это и есть самые лучшие инструменты и что искусный Йорек соорудил самый лучший горн, какой только может быть.
Перекрывая стук, Йорек крикнул:
– Держи его крепко в мыслях! Ты тоже должен ковать! Это и твоя работа, не только моя!
Уилл чувствовал, как все его существо вздрагивает от ударов каменного молотка. Еще один обломок лезвия тоже нагревался в костре, и Лира веткой гнала горячий газ на обе части, ограждая их от разъедающего металл воздуха. Уилл все это чувствовал, ощущал, как атомы металла движутся навстречу друг другу через разлом, образуя новые кристаллы, напряженно занимая свои места в невидимой решетке шва.
– Края! – рявкнул Йорек. – Ровняй их!
Он имел в виду:
– Свежий камень, – сказал он Лире.
Она отбросила в сторону первый и на его место положила в огонь другой. Уилл посмотрел на костер и разломил пополам сук, чтобы вернее направить пламя, а Йорек снова заработал молотком. Уилл чувствовал, как усложняется его задача: теперь он должен был удерживать новый обломок в правильном положении относительно предыдущих двух и понимал, что поможет Йореку сварить их, только если сделает это точно.
И работа продолжалась. Сколько времени – он понятия не имел; а Лира, у которой болели руки, слезы лились из глаз, кожа покраснела от жара, меняла камень за камнем по приказу Йорека, и усталый Пантелеймон исправно махал крыльями, раздувая пламя.
Медведь тоже это почувствовал и сделал перерыв перед тем, как нагревать последнюю часть. Он посмотрел на Уилла, и в его глазах Уилл не увидел ничего, никакого выражения, только бездонный черный блеск. Однако он понял: это – работа, и она трудная, но она им по силам, всем троим.
Этого Уиллу было достаточно, он снова повернулся к костру, сосредоточил все мысли на обломке с рукоятью и собрался с силами для последней и самой изнурительной части работы.
Так он, Йорек и Лира ковали нож, и он не знал, сколько времени занял последний шов; но когда Йорек ударил в последний раз и Уилл ощутил последнее сцепление атомов через разлом, силы покинули его, и он опустился на пол пещеры. Лира устала не меньше, взгляд у нее был мутный, глаза покраснели, волосы закоптились, да и сам Йорек стоял понурясь, на его кремово-белом мехе появилось несколько подпалин и черных угольных полос.
Тиалис и Салмакия спали по очереди, один из них всегда бодрствовал. Сейчас бодрствовала она, а он спал; но когда лезвие остыло до красного цвета, а потом до серого и, наконец, до серебристого и Уилл потянулся к рукоятке, Салмакия разбудила Тиалиса, тронув рукой за плечо. Он проснулся мгновенно.
Но Уилл не прикоснулся к ножу. Только подержал над ним ладонь и почувствовал, что он еще слишком горячий. Шпионы на своем карнизе успокоились, а Йорек сказал Уиллу:
– Выйдем наружу. – А потом, повернувшись к Лире: – Оставайся здесь и не трогай нож.
Лира села рядом с наковальней, где остывал нож, а Йорек велел ей поддерживать огонь в костре, потому что осталась еще одна операция.
Уилл вышел за медведем на темный склон. После адской жары в пещере его обдало холодом.
Когда они немного отошли, Йорек сказал:
– Этот нож вообще не надо было делать, и мне, наверное, не надо было его чинить. Я обеспокоен, а раньше никогда не беспокоился, никогда не сомневался. Теперь я в сомнении. Сомнение – человеческое чувство, не медвежье. Если я превращаюсь в человека, что-то не так, что-то нехорошо. И я сделал еще хуже.
– Но когда первый медведь сделал первую броню, разве это не было так же плохо?
Йорек молчал. Он молчал до тех пор, пока они не дошли до большого сугроба; медведь лег в него и стал кататься, взметая снег на фоне черного неба, так что казалось, будто он сам весь из снега – воплощение снежной стихии.
Накупавшись вдоволь, он встал, энергично отряхнулся и, видя, что Уилл все еще ждет ответа на свой вопрос, сказал:
– Да, может быть, оно и так. Но до первого бронированного медведя других не было. Мы не знаем, что было до этого. Так возник обычай. Мы знаем свои обычаи, они тверды и неизменны, и мы следуем им неукоснительно. Без обычая медвежья природа не защищена, так же как тело медведя без брони.
