пушкинским словечком «блистал» эта «переимчивость» Княжнина воспринимается скорее как похвала, нежели укоризна.
Коваль Ю.
На одном из киношных сайтов попался мне рассказ Юрия Коваля, который я до этого не читал. Рассказ назывался «Пиджак с карманАми», и я очень обрадовался тому, что открыл новую для себя вещь писателя. И всё бы в публикации хорошо, даже опечатки пустяк, кабы не короткое предисловие, написанное не знаю кем. Вот его начало:
Этот рассказ написал Юрий Коваль, автор книг «Недопесок», «Лить похищенных монахов», «Частый Дор» и других. По его произведениям поставлены художественные фильмы «Недоносок Наполеон III»…
На «Недоноске» я не выдержал и… рассмеялся.
Наверное, надо было мне разозлиться, но зла почему-то не было. А действительно, чему злиться? Ну «лить», ну «частый», ну «недоносок» — подумаешь, делов-то! Сам Коваль, будь он жив, наверняка улыбнулся бы, увидев такую нелепицу. Во всем нужно находить веселое, даже в грустном.
Мне кажется, что Коваль был человек везучий.
Во-первых, в Московском пединституте, где он учился с 1955 по 1960 год, ему повезло попасть в компанию вполне достойных людей Визбор, Ким, Ада Якушева, Петр Фоменко, Юрий Ряшенцев… С Кимом и Визбором Коваль дружил до последних лет, и они до последних дней оказывали ему поддержку.
Визбор возил мои книги из больницы в больницу в последние годы… И очень любил их читать друзьям. Я говорю: Юрка, а ты чего читаешь? Он говорит: Я читаю рассказ «Анчутки» из «Журавлей». Я говорю: Но там же есть опечатка. Он говорит: Я заметил и все переделал. — А как ты переделал? — Да хрен знает, я, — говорит, — каждый раз по-своему переделываю, не помню уже точно как — как в голову придет…
Во-вторых, когда его не публиковали, а такое бывало, он уходил в живопись, которой занимался с любовью. Даже придумал целое направление — «шаризм» (см. об этом в повести «Самая легкая лодка в мире»), в котором был первым и единственным классиком.
Писать Коваль начал в начале 60-х, когда работал школьным учителем в татарском селе Емельяново, куда был послан по распределению. Из Татарии в Москву он вернулся с пачкой рассказов, и вот тут-то ему в очередной раз повезло. Начинающий писатель познакомился с Юрием Домбровским и показал ему один свой рассказ.
Домбровский пришел в восторг. И отнес мой рассказ в «Новый мир»… он называл мою прозу «жестким рентгеном»…
Рассказ «Новый мир» отверг. Поначалу Коваль расстроился.
Что бы я ни написал, как бы я ни написал, как бы совершенно я ни писал, как бы прекрасно я ни написал — не напечатают. Ни за что.
Возможно, кто-нибудь спросит, какое же тут везение — рассказ-то не напечатали. Прямое, отвечу я. Оценка Домбровского — она дорогого стоит. Но даже не это главное. Главное, что он понял… Но об этом чуть позже.
Итак Коваль расстроился, а потом успокоился и по совету друзей, Генриха Сапгира и Игоря Холина, смеху ради решил попробовать себя как детский поэт. Написал Коваль несколько детских стишков, Холин отнес их в журнал «Огонек», и там одно из стихотворений неожиданно напечатали.
Ободренный успехом, Коваль сел за письменный стол, но почему-то вместо того, чтобы продолжить работать с рифмами, написал «Алого». Совершенно случайно, вдруг, — такое в литературе бывает.
Я совершенно случайно записал «Алого», и в этот момент поймал прозу за хвост… Вот что случилось со мной. Я наконец написал такую вещь, когда я определился и можно было сказать — это написал писатель Коваль.
Это был не просто рассказ о подвигах пограничников, каких писалось в те годы километрами. Это был рассказ о собаке, о человеке и их любви.
Было наплевать, советская это граница, несоветская граница, — важно было вот это: человек и собака, их любовь. Любовь была важна. В конечном счете. Об этом и написана вещь.
После «Алого» он написал «Чистый Дор». Тогда-то и пришло понимание.
С этого момента я понял, что во взрослую литературу я просто не пойду. Там плохо. Там хамски. Там дерутся за место. Там врут. Там убивают. Там не уступят ни за что, не желают нового имени. Им не нужна новая хорошая литература. Не нужна…
Когда Коваль написал «Чистый Дор», он долго не мог определиться с названием.
Вить (художник Виктор Белов. —
После «Чистого Дора» Коваль написал «Приключения Васи Куролесова».
Здесь надо пару слов сказать об отце писателя. Иосиф Яковлевич Коваль всю жизнь провел на милицейской работе. До войны он был начальником уголовного розыска города Курска, в войну работал в уголовном розыске Москвы, в отделе по борьбе с бандитизмом. Потом был назначен начальником уголовного розыска Московской области. В последние годы преподавал в Академии МВД.
Пожалуй, вся остросюжетная проза Юрия Коваля — будь то «Приключения Васи Куролесова», или «Пять похищенных монахов», или «Промах гражданина Лошакова» — ведет начало от остросюжетной жизни его отца, который был «многократно ранен и прострелен».
Да и чувство юмора тоже.
Я думаю, что чувство юмора, мало свойственное моей маме, у отца было просто необыкновенным. И все мои книги он очень любил, и охотно их читал, и охотно их цитировал. Правда, при этом говорил: «Это, в сущности, всё я Юрке подсказал». Что и правда в смысле Куролесова и куролесовской серии.
Ведь и капитан Болдырев, и сам Вася Куролесов, — все это были не просто с неба взятые имена. Это сыщики, когда-то работавшие вместе с его отцом.
После «Куролесова» писатель написал «Листобой», тонкий сборничек осенних миниатюр об охоте, о налимах, о листьях и о том, как не заблудиться в словах. Последнее важно знать — особенно человеку пишущему. Способ же не заблудиться в словах сродни способу не заблудиться в лесу. Надо снять с себя куртку, свитер, тельняшку. Вывернуть тельняшку наизнанку, потом надеть. В голове должно что-то перевернуться, и дорога к дому отыщется. То же самое при работе со словом — чувствуете, что заблудились
