никакой войны, тебе.

Живи, короче, да радуйся…

– С цветными глюками, – вслух пробормотал Иван и страшно огорчился тому, что все испортил.

Уже смеркалось. Длиннющие тени от предметов, еще более вытягиваясь, сползались в общую кучу, покрывая вечер серым одеялом загустевшего за день зноя, который через некоторое время должен сдать вахту ночной прохладе.

В поселке начали зажигаться огни, был слышен монотонный шум сельского вечера, который через пару часов должен был респектабельно вылиться в тихую лунную ночь, лишь изредка нарушаемую сварливым лаем поселковых пустобрехов да страшными вскриками опоенного некачественным самогоном сторожа сельмага…

Иван вздрогнул и застыл как изваяние. Из-за дома неслышно вышел какой-то невзрачный мужичонка, замер, прижавшись спиной к забору, и, приложив палец к губам, поманил воина пальчиком.

– Однако, – охрипшим голосом просипел Иван. – Опять?

Мужичонка продолжал манить, делая знаки – мол, не шуми, иди сюда.

Иван крепко зажмурился, больно ущипнул себя за ляжку, поморщился, опять разжмурился – видение не исчезало.

– Ты кто? – зловещим шепотом спросил Иван, встав и осторожно приближаясь к незнакомцу.

– Оружия нет, – пояснил тот, похлопав себя по одежонке. – Я безвредный. Только, ради бога, не шуми – за дачей следят. Иди ближе.

Иван подошел к нему вплотную и застыл в боевой стойке, поедая мужичонку взглядом и одновременно периферийным зрением контролируя обстановку вокруг. Если что – одним ударом в череп. Бойцом мужик не выглядит, видимых признаков вооружения нет…

– Я твой друг, – веско прошептал незнакомец. – Ты поможешь мне, я помогу тебе…

– А если я не захочу тебе помогать? – капризно предположил Иван. – Что тогда?

– Куда ты денешься, парень! – тихо воскликнул мужик с какой-то веселой злостью. – За тебя уже все решили – ты винтик. Ты вчера был с чалмой.

Где она? – Он показал на голову Ивана.

– Бинты? – уточнил Иван. – А, ясно… Сняли сегодня, выкинул на помойку. А что?

– Они? – Мужичонка вытащил из кармана аккуратно свернутые бинты.

Иван пожал плечами – в самом деле, они же не подписаны! Чем отличаются его бинты от миллионов таких же?!

– Читай, – лаконично распорядился мужик. Иван с опаской взял рулон. На марлевом полотне отчетливо проступали мелко и коряво писанные бурые строки: «Мать – убийство – Бабинов. Меня изъяли. Психклиника. Приютное. Гараж – прихожка – панель – кнопка – лифт. Подземная лаборатория-операционная. Бабинов не дядя – он хирург, делает зомби. Операция – закодировали. Код знает Пульман, возможно, Бабинов. Сыщик Андрей Мартынюк – тоже операция. Мы вместе. Мы удерем отсюда – если получится. Я встречался с Шеффером, Пульман вытащил из памяти координаты катастрофы Вольфгаузена. Ищет его бумаги. Пульман – главарь. Все шишки в области – операция, закодированы. Я – зомби. Вспомни, Ван…» – Последняя буква расплылась пятном.

– Бред какой-то, – ошарашенно пробормотал Иван. – Это что – моя повязка?

– Твоя, – уверенно подтвердил мужик. – Я сегодня полдня с этой твоей повязкой разбирался – чуть шизу не схлопотал. Зато почти все разложил по полочкам. Тебе повезло – теперь мы вдвоем.

– Я не знаю, могу ли я… – неуверенно промямлил Иван. – Может, ты мне объяснишь, что это за…

– Обязательно объясню, – пообещал мужик, – Только давай тихо перелезем через забор и на карачках по овсу пойдем ко мне домой – тут рядом. За дачей следят, и я не уверен, что в доме не понатыканы «уши». Давай – иди за мной. – И крадучись двинулся вдоль забора за дом…

– Мне все это страшно не нравится. – Бабинов нервно дернул щекой и полез за сигаретой, хотя обычно остерегался дымить в присутствии некурящего Пульмана. – Сначала побег, потом этот шаромыга, который чего-то вынюхивает у моей дачи… Заметьте – до сих пор у нас все шло просто великолепно, ни единого осложнения. А как только вы начали разрабатывать этот сверхсомнительный проект, сразу начались неприятности. У нас и так все есть – чего еще вам не хватает?

Может, бросить, пока не поздно… Вы, кстати, не уточнили – это мент, частный детектив или… или кто похуже? – Бабинов потыкал пальцем в сторону экрана телевизора, на котором видеопауза зафиксировала сосредоточенно застывшего над мусорным баком Руслана Тюленева.

Пульман рассеянно улыбался и цедил через соломинку апельсиновый сок из высокого стакана, наблюдая в окно кабинета, как выздоравливающие дебилы под присмотром санитаров пропалывают клумбы во дворе клиники. Он пробыл в Ростове ровно сутки – этого времени вполне достало, чтобы решить все вопросы, касающиеся Ивана и предстоящего визита в район предполагаемой катастрофы.

Сейчас он наслаждался покоем, рассеянно слушал помощника и втуне, про себя, тихонько радовался.

Судьба словно услышала его опасения по поводу подозрительной легкости и безболезненности в осуществлении, как справедливо заметил хирург, этого сверхсомнительного и авантюрного проекта. Услышала и подкинула первые трудности, каковых, как следует из исторической практики, на всем протяжении пути к желанной великой цели должно быть изрядное количество. Трудности Адольф Мирзоевич любил, поскольку их преодоление приносило ему заслуженное удовлетворение результатами работы и ощущение своей исключительности – далеко не каждый индивидуум способен побороть все свои трудности и выйти победителем из поединка с вредной девкой по имени Судьба. То обстоятельство, что в ходе осуществления проекта начали явственно ощущаться шероховатости, радовало еще и по другой причине: это значило, что Пульман не тянул пустышку, а действительно зацепил нечто важное. Да, вне всякого сомнения, господин, запечатленный на видеопленке, забрался в мусорный бак не из простого житейского любопытства. Он изображал шаромыгу и сыграл довольно прилично – видимо, имеет большой опыт в подобного рода делах. Но он не учел, что рискнул противостоять мастеру психоанализа. Мастер расколупал противника на три счета. Первое. Подавляющее большинство селян не шарят по помойке – все на виду друг у друга, гордость не позволяет. Второе. Ежели кто и шарит, то исключительно в поисках бутылок, которые выкидывают «новые». Свидетельство обвинения: в баках была целая куча бутылок, но шаромыга ни одной не взял. Третье и, пожалуй, самое главное: на площадке стоит, как минимум, полтора десятка баков, но «шаромыга» залез именно в бабиновский, не уделив никакого внимания остальным, а между тем мусоровоз должен был подъехать только на следующий день, и, с точки зрения настоящего шаромыга, в баках было чем поживиться. То, что «шаромыга» из поселка, а не пришлый, было очевидно –  из Солнечного в город можно пробраться лишь по шоссе, проходящему мимо вельможных дач. Стало быть, он пришел из поселка, шоссе проигнорировал, вернулся обратно – откуда пришел…

– Неприятности – это когда у тебя нечего жрать, – глубокомысленно заметил Пульман. – Да – нечего жрать, а ты не можешь достать еды, потому как слаб телом, чтобы заняться бандитизмом, и хил интеллектом, чтобы придумать что-нибудь стоящее. Вот это – неприятности. А то, что имеем мы на сегодняшний день, – это нюансы, коллега… И прекрати курить – тебе кто разрешал? ...Нюансы – это просто дополнительная работа, не более того. А работы мы никогда не боялись… Так что сегодня поедешь отдыхать на дачу.

– Не понял? – Бабинов приоткрыл окно и выкинул сигарету в клумбу – к ней тотчас же бросился какой-то ловкий идиот, схватил и скрылся в кустах. – Я хотел сегодня и завтра ударно поработать в лаборатории…

– Я навел справки. – Адольф Мирзоевич проигнорировал его слова. – В поселке с неделю назад появился посторонний – некто Ануфриев, племянник одной из жительниц Солнечного. Естественно, дал задание проверить его нашему номеру семь. По их картотеке не числится. Утром я позвонил номеру двадцать восемь – завтра мы будем иметь информацию по банку данных Российского отделения Интерпола. Но вообще-то я сильно сомневаюсь, что дело зашло так далеко…

Короче, поезжай, поживи пару дней – ты мне здесь пока не нужен. Разберись. Если тебе покажется, что этот пресловутый Ануфриев пытается подбить клинья к нашему парню, резко не реагируй. Посмотри ему в глаза, пообщайся. Ты у меня умничка – сразу все поймешь. Хотелось бы не спугнуть раньше времени,